Иной прогноз развития России
Политическим резервом Путина, как и всех русских царей и диктаторов, остается народ, сплочению которого немало способствовала война с Украиной
Текст этот не предназначался для печати, поскольку представляет собой дайджест книги, работу над которой я сейчас заканчиваю. В нем повторяется много из того, что знакомо читателям «Дня» по другим моим публикациям. И все же я решил обратиться к редакции с просьбой о публикации. Поводом послужила кампания в российской прессе, в ходе которой появились похожие друг на друга тексты с прогнозами на ближайшее будущее России. То есть почти под копирку. Перечисление авторов показывает, что это очень серьезная кампания: Андрей Пионтковский, Михаил Ходорковский, Олег Кашин, Николай Злобин и другие достойные люди.
Тексты эти внешне глубоко оппозиционны. В них содержатся утверждения о приближении русской смуты, недовольстве режимом Путина в широких народных массах, но при этом они обращены к политической элите западных стран. Ее убеждают в необходимости взглянуть на Россию другими глазами, избегать конфронтации и прочее, прочее.
Если учесть, что любая российская смута, любая угроза дестабилизации, не говоря уже о распаде России, — страшный сон не только западной политической элиты, но и электората, то становится ясно: все эти тексты являются пропутинскими и прокремлевскими. Недаром они появились одновременно с пролонгацией санкций и началом арестов российского имущества по искам акционеров ЮКОСа. Особенно активен Ходорковский, который повторяет (это озвучивали уже до него) старое клише о последствиях поставок американского оружия Украине. Мол, русские будут считать, что воюют с США.
В ответ на все это я предлагаю иной прогноз развития России. Текст, повторю, предназначался для другого, но сейчас, мне кажется, самое время его опубликовать.
Итак.
Для стратегического прогноза развития России необходимо определить его методическую основу — общее понимание ее истории и направление ее движения как целостности. Иначе неизбежно постоянное проецирование на российскую ситуацию критериев, применяемых при оценке тех обществ и тех стран, которым Россия себя противопоставляет.
Русская модель развития есть недоразвитие, которое выдают за особое качество. Отсталость, принимаемая за особенность. И эта подмена лежит в основе русской национальной идентичности, основанной, прежде всего, на противопоставлении цивилизованному миру. Но формирующейся под влиянием его демонстрационного эффекта в результате втягивания в глобальные процессы. Это крайне противоречивый социум.
Основное его противоречие — заимствование мировых экономических практик и встраивание в мировые экономические структуры при сохранении и даже усилении национальной идентичности, формирующейся на основе противопоставления мировому цивилизационному центру. Степень экономического заимствования и зависимости может быть разной, и далеко не всегда она пропорциональна степени национально-политического противопоставления. При советской власти, особенно в ее последние десятилетия, экономика СССР сильно отличалась от мировой и от нынешней российской. Но антиамериканизм и шовинизм не были столь глубоко укоренены в обществе, как сейчас.
Объясняется это тем, что Россия находится в иной, по сравнению с поздним СССР, стадии своего обычного циклического движения во времени. Русская модель столь живуча потому, что способна время от времени делать сама себе модернизационные вакцинации, порой даже сильно меняться, как в семнадцатом году прошлого века или на рубеже восьмидесятых и девяностых, но при этом сохранять самое главное — свое внутреннее ядро, свои неотчуждаемые сущностные черты.
Такой циклической вакцинацией была перестройка — попытка модернизации тоталитаризма, его переустройства на рациональных началах, отказ от наиболее архаичных его черт. Спустя тридцать лет после первых шагов Горбачева в этом направлении можно признать, что все удалось.
Вспомним, на что была направлена перестройка и что возникло спустя два десятилетия. Деидеологизация всех сторон жизни: есть — даже власть вне идеологии, если не считать таковой пронизывающие все общество прагматизм и утилитаризм. Преодоление всевластия партийного аппарата — его и в помине нет, «Единая Россия» ничего общего с КПСС не имеет, вот сейчас, например, она служит громоотводом, как и Дума, депутатский корпус, региональная власть.
Экономика вроде рыночная, но свободного рынка нет. Она очистилась от планового маразма, интегрируется в мировую хозяйственную систему под полным контролем власти. То же и в политике. Нынешняя правящая элита обеспечила себе несменяемость без репрессий, без уничтожения элиты оппозиционной. Выборы вроде есть, но выборной демократии нет, как нет и электората, — только население.
Власть от населения независима, гражданского общества не существует, ни одна общественная и политическая сила не является носителем демократических принципов и ценностей. Такова политическая реализация русской национальной идентичности. И потому политические перемены в России не могут связываться с реализацией прикладных политических программ, сменой или обновлением элиты, а уж тем более — с революциями и мятежами. Речь может идти о коренных, принципиальных, самых глубоких мотивациях политического поведения.
Нет ни малейших оснований полагать, что изменения на этом уровне могут произойти в среднесрочной перспективе. В России, как и прежде, все будет решаться во внутриэлитном конфликте, который уже идет и будет обостряться на фоне экономических проблем, во многом порожденным реализацией русской модели имперского расширения.
Это расширение заменяет национальное государство, общественный договор и гражданское общество. Ныне экономические проблемы, преувеличивать которые не стоит, рассматриваются большинством населения как плата за сохранение собственной идентичности. Политическим резервом Путина, как и всех русских царей и диктаторов, остается народ, население, сплочению которого немало способствовала война с Украиной. Путин — самый народный вождь за всю историю России. У него абсолютное совпадение с русской идентичностью и порожденными ею устремлениями, поэтому ему не нужна никакая идеология и прочая чушь. И харизма ему не нужна. Его харизма — в отсутствии таковой. Это вождь эпохи массовой культуры, а не теорий, идеологий и большого стиля.
Опора на население, имперский популизм, тоталитарный эгалитаризм — все это укрепляет позиции Путина, который пока сохраняет главное свое достижение — консолидацию элит. Разумеется, в ближайшее время произойдет пересмотр статусов не только в правящей элите — социальную структуру всего общества ожидают перемены. Это касается, в первую очередь, вымывания тех слоев, что обеспечивали в недавние времена интеллектуальные и культурные потребности официального консумизма. Но уход в социальное небытие коснется всех. И уже коснулся.
Сейчас уже можно говорить о начавшемся большом терроре нового типа. В оценке того, что происходило во второй половине тридцатых годов, слово «террор» означает лишь метод, технику переустройства уже сложившегося общества. В отличие от прежних репрессий, большой террор второй половины тридцатых годов, после съезда победителей, был не социально-локальным (против крестьян, инженеров, историков), а вертикально-организованным, направленным против новой властной и общественной вертикали, а не представителей старого мира.
Как внутри России, так и во внешнем мире не придается особого значения текущей информации о почти ежедневных коррупционных арестах и уголовных делах, которых становится все больше. За всеми этими событиями стоит борьба за ресурсы. В отличие от сталинского большого террора, это пока внутриэлитные столкновения, имеющие горизонтальный характер, а не монополизированное первым лицом насилие. И подобного рода действия невозможны без использования в частных интересах правоохранительной системы и силовых ведомств.
Другой фактор усиления карательного аппарата — социальный. В сталинскую эпоху лишние люди обращались в лагерную пыль, ныне их ждет превращение в пыль социальную. Прокуратура может на какое-то время остановить массовое увольнение рабочих, но социальная децимация повсеместна, касается и государственных структур, и корпораций, и медиа, и хайтека, и даже ВПК. С одной стороны, это ведет к еще большей консолидации и сплочению тех, кому повезет. А с другой — порождает страхи перед возможными социальными конфликтами. Страхи будут иметь более серьезные последствия, чем сами конфликты, — маловероятные, локальные и без особых результатов, как и в советские времена.
Все это, однако, связано с противопоставлением России миру. Но вторая часть базового противоречия — заимствование экономических практик — останется. Мерилом эффективности, разумеется, по-прежнему будет влияние этого заимствования на укрепление и усиление власти нынешней правящей элиты, точнее, той ее части, что возьмет верх.
В экономике эксперты рассматривают три сценария: два реальных и один фантастический. Первый реальный — сохранение ресурсного характера экономики с неизбежной стагнацией. Второй — мобилизационный, вплоть до автаркии и административно-карательной системы управления. Фантастический сценарий — либерализация и институциональные реформы.
Политическая эволюция безальтернативна, в том числе и эволюция внешнеполитическая, ибо внешняя агрессия выполняет, прежде всего, функции внутреннего управления. Внешне многое выглядит и будет выглядеть, как кризис и развал, но точно так же оценивались ликвидация нэпа и коллективизация, катастрофичные для экономики и огромных социальных общностей, приведшие к гибели миллионов, но создавшие новый неуязвимый и сверхпрочный политический режим.
Дмитрий ШУШАРИН, историк, публицист; Москва, специально для «Дня»
