Евангелие от Николая Ге

«Это был удивительный, чистый, нежный, гениальный старик-ребенок, весь по края полный любовью ко всем и ко всему, как те дети, подобными которым надо быть, чтобы вступить в царство небесное».
Л. Толстой (из письма И. Горбунову)
«Ге был гений».
В. Стасов.

Если бы я был монахом, то учредил бы тут монастырь. Для тех, кто в состоянии это сделать, называю адрес: Хутор Шевченко, Бахмацкий район, Черниговщина. В пяти километрах — железнодорожная станция Плиски. Тишина тут дышит спокойствием и Вечностью — это мой первый аргумент в пользу монастыря. Во-вторых, в 1876—1894 гг. на хуторе жил великий художник Николай Ге. Главные картины Ге написаны на евангельские сюжеты, а сам он многим современникам казался похожим на апостола. Сюда, в гости к Ге, приезжали выдающиеся люди — Николай Костомаров, Павел Третьяков, Лев Толстой, Илья Репин, Михаил Врубель…

Профессор Юрий Шевелев считал, что имя Ге «безосновательно вполне приписано к искусству русскому», ведь он «был одним из центральных фигур украинского искусства второй половины прошлого века, если не просто центральной» (см.: Шерех Ю. Вторая очередь. — К., 1993. — С.185). К этому выводу Шевелева я еще вернусь. Помню август 1990 г., когда Юрий Шевелев почти после полувекового перерыва приехал из США в Украину. В его тогдашних планах было и посещение хутора Ге на Черниговщине. И 82-летнему профессору удалось осуществить задуманное! Представляю, как это было непросто, ведь…

Хутор Николая Ге надежно спрятан от заезжего люда классическим украинским бездорожьем. Добраться к нему непросто — я в этом убедился. Сначала пробовал «штурмовать» хутор с Ивангорода. «Вы езжайте так мимо фермы, а там далее меж двух лесков», — советовал пожилой ивангородец. Я послушался. И только чудом машина не застряла между теми лесками. Был май 2005-го; лесная дорога блестела лужами. Мы с друзьями таки пробились к хутору. Пораженные хуторским безлюдьем, зашли в крайний дом, чтобы узнать, как попасть на могилу художника и к месту, где стоял его дом. Пожилая женщина показала рукой где-то на край хутора. Мы двинулись в ту сторону, куда нам было показано, и вскоре остановились: асфальтная дорога закончилась, слева была видна разрушившаяся колхозная ферма, справа тянулись какие-то кустарники, за которыми не было видно домов. Впереди — поле. Ощущение космоса. Или же Зоны, в которую пробирался Сталкер Андрея Тарковского.

Спрашивать дорогу было не у кого. Самое же плохое — завершался день, и двое из нас, черкасцы, беспокоились, что после возвращения в Киев не успеют на последнюю маршрутку. Пришлось возвращаться почти не с чем.

Однако одна победа у нас таки была: Ивангород. Свою одиссею мы начали с него, поскольку, как обещал энциклопедический справочник «Черниговщина», там нас ждал народный музей Ге. Справочник, однако, вышел еще в 1990 году, — я об этом вспомнил, приехав в Ивангород. Дом культуры, где раньше размещался музей, стоял пустой. Экспонаты перенесли в сельсовет — в одной из комнат мы их увидели. Собственно, увидели свалку битого стекла, поврежденные копии фотографий, документов, литографий. И среди этой руины — два чудесных бюста Ге, скульптурная группа «Толстой и Ге», мемориальный венский стул. Когда-то все это собирали потомки художника и еще один ивангородский учитель, которого в живых давно нет. Сам же Ивангород вместе с другими украинскими селами переживает время запустения.

ВНУК ФРАНЦУЗА, СЫН УКРАИНКИ

История рода Николая Николаевича Ге по отцовской линии начинается во Франции. Его прадед (очевидно, спасаясь от революции), эмигрировал в Россию. Поселился в Москве, завел фабрику. А далее на генеалогическом древе появляется украинская веточка: дед художника Осип Ге женился на полтавской красавице Дарье Яковлевне Коростовцевой, дочери тамошнего помещика. Запомните это имя: Дарья Яковлевна заменила Николаю мать, умершую во время холеры, когда сыну было всего три месяца. В девичестве мать носила фамилию Садовская, и Ге в домашних спорах горячо доказывал, что она была не польских корней, а украинских. Кроме Николая, сиротами остались также два его старших брата, Осип и Григорий.

Николай Николаевич Ге родился в Воронеже 15 февраля (ст. ст.) 1831 г. Отец его служил офицером в российской армии, и — парадоксы судьбы! — в 1814 г. участвовал во взятии Парижа. Женился вторично, переехал с семьей в Киев. А впоследствии купил имение в селе Попелюхи Могилевского уезда, где и прошло детство Николая. «Край здесь восхитительный», — писал впоследствии Ге в письме невесте.

Вспоминая детство, едва ли не самые нежные слова он адресовал своей «няне Наташе» (см.: Стасов В. Николай Николаевич Ге, его жизнь, произведения…. — М., 1904). Она да еще бабушка Дарка — это был свет первых лет его жизни. В автобиографических записках Ге, которые щедро цитирует искусствовед В. Стасов, — все на контрастах: кроме света, была и тьма. Отец, человек предприимчивый и строгий, считался «убежденным вольтерьянцем», однако именно по его повелению на конюшне каждую субботу секли крепостных — и виновных, и невиновных («чтоб не портились»). Маленький Николай любил лошадей, однако конюшню ненавидел. У него рано проснулось сочувствие к «няне Наташе». Как-то отставной солдат Огурцов, заправлявший в имении и которого боялись все дворовые, заметил, что девушка поцеловалась в саду с учителем, — и жестоко избил ее. Никого это особенно не удивило: во времена романтизма о «правах человека» еще не говорили. «Слова «купить и продать людей» тогда никого не смущали», — сказала как-то в воспоминаниях подруга А. Пушкина и Н. Гоголя О. Смирнова-Россет (Смирнова-Россет А.О. Воспоминания. Письма. — М., 1990. — с.36). Подростка Платошку, который станет для Николая другом и слугой одновременно, Ге-старший купил за 25 рублей и привез в Попелюхи в мешке. Такое запоминалось. Запомнил Николай и слезы няни. В. Стасов считал, что мягкий, деликатный, «кроткий», «в значительной степени женский характер» Ге — результат женского воспитания. Ему сызмала было знакомо чувство жалости. Может, поэтому на картинах Ге так часто встречаются лица, отмеченные страданием?

КИЕВСКИЕ СТУДИИ

Учиться десятилетнего Николая Ге привезли в Киев.

В начале 1840-х гг. Киев заканчивался у Золотых ворот. Красный корпус университета еще только строили; «новое строение» строилось на пустыре. Жизнь сосредотачивалась преимущественно на Печерске. Тут, на углу Лютеранской и Левашевской, и стояло здание той самой первой Киевской гимназии, в которой Ге должен был постигать азы науки. И снова в записках появляется мерцание света и теней. «Я не был в тюрьме, — пишет Ге, — но читал Достоевского, и находил отдаленное сходство с нашей прежней киевской гимназической жизнью». И в то же время: «Учителя … были светлые точки нашей жизни». С особым восторгом вспоминал Костомарова: «Он заставил чуть не весь город полюбить русскую историю. Когда он забегал в класс, все замирало, как в церкви». Благодаря Костомарову Ге узнал о существовании древности — и ее поэзия пленяла его.

Тогда же познал мир книг — прежде всего Диккенса и Вальтера Скотта. Он и сам светился чем-то особым. Не зря же учитель рисования Федор Алексеевич Беляев позже скажет бывшему своему ученику: «Я знал, что ты будешь художником, — я тебе не говорил этого, я боялся тебя соблазнить. Нет большего горя, как быть художником». Эти загадочные слова учителя можно толковать по-разному. Возможно, он просто чувствовал себя неудачником. А может, имел в виду, что крест художника — тяжелый, не каждому под силу, ведь искусство, как известно, нуждается в жертвах.

Липки, где находилась первая Киевская гимназия, — аристократический район Киева; тут можно было встретить сильных мира сего. В церковь наведывался киевский генерал-губернатор Бибиков. А в гимназии однажды появился сам император Николай I. Ге запомнил большой перстень на пальце царя и зеленый военный мундир, протертый на локтях так, что было видно подкладку («подтканье»).

Пройдет совсем немного времени — и монархи Европы потеряют покой. Революционный 1848 год изменит лицо Старого мира. А вот для Николая I «момент истины» наступит аж после поражения России в Крымской войне. Кое-кто из историков (Натан Эйдельман) даже допускал: позор крымского поражения был таким большим, что царь ушел в мир иной добровольно.

ПИСЬМА ВЛЮБЛЕННОГО

В 1847 г. Ге поступил в Киевский университет. В старом справочнике «Киев», изданном в 1930 году под редакцией Ф. Эрнста, я нашел упоминание о доме философа Ореста Новицкого (ул. Толстого, 21), в котором в 1847—1848 гг. жил студент-математик Николай Ге. На стенах, пишет Ф. Эрнст, он «рисовал карикатуры на тогдашних чиновников». (Интересно, что именно в этом доме впоследствии будут собираться члены киевской «Старої громади» — В. Антонович, Н. Лысенко, М. Старицкий и др.).

А уже вскоре Ге оставил Киев и переехал в Северную Пальмиру, к брату Осипу, который учился на математическом факультете Петербургского университета. Но, провидение велело Николаю сделать еще один крутой поворот. Он переступил порог Академии искусств! Если бы это произошло на год раньше — мог бы застать в ее стенах Тараса Шевченко, земляка, уже отбывавшего за Уралом свою солдатчину. Зато в Академии был Карл Брюллов, учитель Шевченко и кумир Ге. Еще учась в Киеве, Николай расспрашивал у хранителя университетского музея о картине Великого Карла «Последний день Помпеи». Теперь мог увидеть ее собственными глазами.

Тут же, в Академии, Ге встретил Пармена Забилу (или Забелло: 1830—1917), с которым учился в гимназии, — и очень обрадовался, словно предчувствуя, что благодаря Пармену появится в его жизни что-то новое, неизведанное. Да, Ге влюбился. Дело в том, что в селе Монастырище Нежинского уезда Черниговской губернии, в родительском имении жила Анна Петровна Забила (1832—1891), сестра Пармена, от которой он получал письма. Как-то Пармен показал несколько ее писем своему другу — и тот также начал писать в Монастырище. Заочное знакомство, в итоге, закончится свадьбой.

Письма влюбленного Николая Ге сохранились. Некоторые из них отправлялись из Попелюх, куда Ге приезжал к отцу, другие приходили из Петербурга. В декабре 1854 г. 23-летний Ге писал из Попелюх о своих занятиях живописью, о сближении с отцом, о намерениях ехать в Рим. В феврале 1856 г. по дороге в Петербург заехал в Монастырище, и там Николай и Анна сказали друг другу главные слова. Приехав в Петербург, счастливый Ге мысленно исповедовался перед будущей женой: «Потушу свечку, лягу и настанет для меня лучшее препровождение времени. Буду вспоминать, когда я у Вас был, особенно 28 февраля. Благодарю Бога, что я художник. Так ясно вижу Вас в это время, что то же ощущение я испытываю, прерываемое неприятным чувством, что все-таки я один теперь здесь» (см.: «Николай Николаевич Ге. Письма. Статьи. Критика. Воспоминания современников.» — М., 1978). В ней, украинской барышне из Монастырища, он увидел то, что отвечало его представлению о женском идеале. Об этом также есть строки в одном из писем: «Эти дни я читал много прекрасного в женщине и так вот и вижу этот идеал, созданный мной и найденный в тебе».

То, что Ге «ужасно счастлив», — понятно. Он фантазирует, пытаясь представить их супружескую жизнь, и эти его фантазии особенно поражают, поскольку главное в них — волна альтруистического чувства, готовность к сопереживанию чужому горю, тяга к простоте: «Я знаю, дорогой мой друг Аничка, что ты не будешь никогда хладнокровна к положению других. Мы не должны оставаться эгоистами, всеми силами будем стараться быть полезны и для других, не будем думать, что мы заслужили это счастие. Мы счастливы для того, может быть, чтобы быть другим помощью» (11 мая 1856). Ге выстраивает целую моральную программу — для себя и Анны Петровны. «Мы заживем как люди, а не бары», — пишет он невесте, и советует собирать лучшие статьи из журналов «Современник», «Отечественные записки», «чтобы мы могли с тобой читать, когда будем здесь». Им владеет идея самоусовершенствования: «Искоренять зло, которое в нас есть». А вот — о детях: «Прелестное создание дети. Хорошо бы как бы люди учились у них и перенимали хорошее, эту откровенность и чистоту» (май 1856 г.).

Николаю Ге — 25. На улице 1856-й год, эпоха Николая I закончилась. Россия живет надеждами на реформы. Зная дальнейшую судьбу Ге, важно помнить о началах его внутреннего бунтарства, вечной борьбы с самим собой, болезненных моральных поисках. Еще в Киеве, выходя с аттестатом из стен гимназии, он постиг, что внутренняя свобода — это то, чему уступать нельзя: «Я лично выходил из гимназии… осознавая всю несправедливость угнетения моей личности, и потому считал себя обязанным никогда и никого не угнетать».

В октябре 1856 г. Николай Николаевич и Анна Петровна обвенчались в церкви села Монастырище.

Такой пурги, которую я застал в Монастырище в первый день марта 2006 г., давно не приходилось видеть. Конечно, лучше побывать здесь, когда весна уже войдет в свои права. Но произошло именно так: нежинский «транзит», пурга — и Монастырище. Когда-то в селе был краеведческий музей. Сейчас он не функционирует. Как и старая церковь, которая зияет пустыми окнами.. Вряд ли это именно в ней венчались Николай Николаевич и Анна Петровна. На мои расспросы о художнике Ге учительница истории местной школы только развела руками. О Ге слышала, однако показать какой-то след усадьбы его тестя Забилы… нет, не берется…

ПОИСКИ СЕБЯ

Вскоре супруги Ге на целых десять лет уедут за границу: за картину «Аендорская волшебница вызывает тень Самуила» Ге получил большую золотую медаль и право поездки пенсионером Академии в Италию. Маршрут супруги выбрали такой, чтобы посмотреть Европу. В «гарибальдийскую» Италию — через Саксонскую Швейцарию, Мюнхен, Париж! Рим, Фраскатти, Флоренция, Ливорно — вот адреса молодых супругов.

В Италии родились оба сына Ге: Николай и Петр. Художник пишет пейзажи, работает над сюжетами из истории Древнего Рима, общается с русскими художниками, живущими Италии. Сын Владимира Даля, заставший семейство Ге во Флоренции, вспоминал, что Николай Николаевич мало занимался живописью. Вместо этого часами мог говорить о России и ее несчастном положении. Добродушный, очень нежный к маленьким своим сыновьям, Ге жил «гарибальдийскими», а еще больше «герценовскими» настроениями. Любил дискутировать, не замечая, что часто противоречит сам себе. Молодой Даль не удержался от лукавства: «Жена его славная барыня, и я уверен, что она часто устанавливает его несчастную голову на место».

Летом 1861 года Ге, по дороге к родственникам в Украину, открыл для себя Галичину. Во Львове познакомился с Богданом Дидицким, редактором газеты «Слово». «Здесь в Галиции очень сильная партия русинов, — с удивлением писал жене. — …Вчера я пошел искать русинскую партию, у них я и ночевал сегодня. Пошел в униатскую церковь, первый раз был и был поражен, что за столько веков так много осталось малорусского и в народе, и в обрядах. …Я прослушал целую обедню и совершенно, как в Малороссии, бабы бормочут, мужчины в голос читают молитвы и вздыхают, даже типы малорусские.»

Ему было интересно убедиться, что Галичина и Малороссия — две половинки одного целого.

Время его больших творческих успехов еще не пришло. Последователь Брюллова, Ге долго не мог найти себя самого. Импульсивный и самокритичный, он начинал картины — и бросал, иногда впадая в разочарование.

И вот — «Тайная вечеря», над которой работал два года. В сентябре 1863 г. художник привез картину на выставку в Императорскую Академию — с этого момента, собственно, и начинается его творческая слава.

«Тайная вечеря» вызвала ливень откликов и дискуссий. «Разве это Христос? — возмущался Федор Достоевский, — …это обыкновенная ссора весьма обыкновенных людей. … Тут все фальшивое». Оценку Достоевского подхватывала автор катковской «Современной летописи» Наталия Грот: «Он (Н. Ге. — В.П. ) первый намеренно отнял у величайшего из мировых событий его божественность. На лице Спасителя не только все — человеческое, но совершенное отсутствие возвышенности и даже достоинства».

Художника обвиняли в том, что евангельский сюжет он принес в жертву «материализму и нигилизму», теориям новейших толкований христианства. При этом называлось имя Э. Ренана, автора «Жизни Исуса»: мол, Ге иллюстрировал не так Евангелие, как книгу Ренана. Дело в том, что сцену тайной вечери художник изобразил в реалистическом ключе, развернув перед глазами зрителей большую драму разрыва в кругу недавних единомышленников. Учителя покидает один из учеников, Иуда. Небольшая убогая комната, окутана мраком, но в центре пронизана огненным светом. Фигура Иуды, собирающегося уходить. Черты его лица не видны. Присутствующие на ужине апостолы — Петр, Иоанн, Андрей, — потрясены: их пораженные взгляды направлены на Иуду. Только Христос, который полулежит на диване, подперев голову, смотрит куда-то вниз. Он будто отсутствует, поскольку целиком погружен в скорбное размышление. Внешний покой лишь подчеркивает глубину его страдающего духа.

Смысловое противостояние «Христос — Иуда» у Н. Ге далеко от традиционного. Иуда у него — не ничтожный изменник, банально продавшийся за тридцать сребреников. «В предательстве Иуды он (автор. — В.П. ) понял не побуждение низкой алчности, но грустную развязку несогласий между творцом нового учения и его последователем, не могшим отречься от древнего иудейства», — писал историк искусства Андрей Сомов. Похожую трактовку образа Иуды как «загадочной личности» дал и Н. Салтыков-Щедрин.

Речь шла, следовательно, не столько об отступничестве, сколько об идейном столкновении, разрыве. В 1891 году Н. Ге еще раз обратится к образу Иуды (картина «Иуда. Совесть»). И снова — нарушение «канона» и загадочность: одинокая, сгорбленная фигура, наполовину залита холодным лунным сиянием. Впереди — мрак. Иуда, терзаемый муками совести! «Они привыкли видеть в Иуде предателя. Я же хотел в нем увидеть человека, — комментировал впоследствии свой замысел художник. — Это заблудившийся человек, не злой, но глубоко несчастный, как несчастны миллионы минутно заблудившихся и делающих массу зла, а потом или целую жизнь мучающихся своими поступками, или же лишающих себя жизни, как это сделал Иуда» (См. Воспоминания ученика Н. Ге Л. Ковальского, опубликованные О. Жбанковой //Зеркало недели. — 2001. — 18—22 августа).

Современникам казалось, что Христос на полотне Ге «Тайная вечеря» похож на Александра Герцена. Герцен действительно был кумиром художника. Впоследствии, в Италии, они встретятся, и Ге напишет портрет русского политического изгнанника.

Николай Ге был вполне проникнут современностью. Он и Библию трактовал «в современном смысле». Трансцендентность религиозной живописи была ему чужда — и Ге бунтовал! Поэтому картины его легко порождали аллюзии и страсти у тех, кто пришел в Академию искусств на выставку. Все ждали, что скажет о «Тайной вечере» император. Александр II распорядился купить картину для музея Академии, заплатив за нее 10 тысяч рублей серебром.

Ге удостоили звания профессора…

Когда в Ливорно Николай Николаевич работал над картиной, Анна Петровна позировала ему — ее черты легко узнаются в лице … апостола Иоанна!

НА ХУТОР!

В 1875 году Николай Ге принял решение, резко повернувшее его дальнейшую жизнь. Он купил хутор возле станции Плиски в Черниговской губернии, построил дом, и вскоре вместе с семьей оставил Петербург.

Тринадцать лет прошло после триумфа «Тайной вечери». Половину из них Ге прожил в Италии. В глазах современников за ним начала закрепляться репутация художника одной картины. Выставленные в Петербурге полотна «Вестники возрождения» (1867) и «Христос в Гетсиманском саду» (1869) успеха не имели. Серия портретов не могла превзойти славы «Тайной вечери». Н. Ге искал для себя новую область приложения творческих сил.

В мае 1870 г. он вернулся в Россию. Петербургская квартира художника стала салоном, в котором по четвергам собирались литераторы, художники, люди науки. Многие из них «прошли» через мастерскую хозяина: портреты И. Тургенева, Н. Салтыкова- Щедрина, Н. Некрасова, М. Костомарова — важная часть наследия Ге.

Он — активный участник Общества передвижных выставок (член правления и даже казначей!). «Передвижники» взбунтовались против Академии с ее отстраненностью от «живой жизни» и провозгласили реалистическое искусство активной, полной гражданской страсти, силой, способной перевоплощать действительность.

Новое увлечение Ге — историческая тема, интерес к которой подогревала дружба с Николаем Ивановичем Костомаровым. В 1872 году в России должны были отмечать 200-летте со дня рождения Петра I. О значении петровских реформ и личности императора много говорилось и писалось. Николай Ге пишет большое полотно «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» (1871). «Я питал симпатии к Петру, но затем, изучив многие документы, увидел, что симпатии не может быть, — говорил впоследствии художник. — Я взвинчивал в себе симпатии к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало жестокость его, но убивало идеал». В итоге, автор картины оставил право судить самим зрителям. У Алексея лицо мертвеца, он не способен выдержать тяжелый взгляд отца-царя, но напряженная тишина свидетельствует, что психологический поединок между отцом и обреченным, хотя все еще надеющимся, сыном продолжается…

Ге снова заставил поклонников искусства склониться перед силой его творческого таланта. Однако уже следующие работы художника — «Екатерина у гроба императрицы Елизаветы» и «А.С. Пушкин в Михайловском» — вызвали разочарование критиков. И сам Николай Николаевич почувствовал себя на внутреннем распутье. Вот тогда он и отказался от профессорской должности, направившись с семьей в Черниговскую губернию. «Я ушел в деревню. Я думал, что жизнь там дешевле, проще, я буду хозяйничать и этим жить, а искусство будет свободно…», — объяснял Н. Ге свое решение в письме П. Третьякову.

Лето 1876 г. прошло в заботах по обустройству дома. Сохранилась фотография, на которой хорошо виден одноэтажный деревянный дом Ге, часть хозяйственных построек. В доме, который вплоть до 1884 г. стоял крытый соломой, художник обустроил просторную мастерскую. Но теперь он был еще и владельцем 350 десятин, большой пасеки и сада, заведовал имением И. Билозерского Гирявка возле Борзны. Тогда же Ге стал гласным собрания Черниговского земства. Сохранилось его письмо жене, написанное 16 января 1878 г. просто во время перерыва между заседаниями. Какие знакомые страсти бушевали тогда в земстве! Собрание поделилось почти поровну: 30 левых и 45 правых. Ге был среди левых, на стороне которых, считал он, «до сих пор сила ума, убеждений, чистота намерений». А значит — преимущество. Но далее интонация меняется: «Что будет, когда начнут делить пирог, не знаю, думаю, что проиграем…»

А в общем, следовало серьезно заняться хозяйством. Первый урожай был хорошим, однако с покупателями не сложилось. Напоминали о себе долги. Тысячу рублей Николай Николаевич был должен Третьякову, еще шесть тысяч — петербургским знакомым и черниговским родственникам. Суммы немаленькие. От материальных затруднений спасали портреты. За пять лет (1878—1883) Ге написал их аж двадцать. Среди заказчиков были люди известные: М.А. и П.И. Терещенко, киевский врач Ф.Ф. Меринг, Я.В. Тарновский…

Последний украинский гетман Павел Скоропадский вспоминал, что художник Ге был частым гостем его деда Ивана Михайловича в Тростянце. Живя в каком-то из гостевых флигелей, он «переписал всю нашу семью» (Скоропадский Павел. Воспоминания. — Киев-Филадельфия, 1995. — с.385). По заказу Стародубской земской управы Ге написал портрет Петра Ивановича Скоропадского, отца будущего гетмана. А вот и вовсе сенсация: оказывается, Ге писал и самого Павла, вот только до гетманства тому еще оставалось целых сорок лет! Пока же он, семилетний, вместе с братом Михаилом, позируя художнику, льнул к своей матери, Марии Андреевне. Она была из известного рода Миклашевских, у которых в селе Волокитине на Черниговщине было родовое имение. Для него Н. Ге написал портреты Андрея Михайловича Миклашевского, его дочери графини Александры Андреевны Олсуфьевой и ее детей…

О всех этих работах Ге искусствоведы сегодня пишут коротко и печально: «местонахождение неизвестно». То же — с портретами Терещенко, которые до 1941 г. хранились в Киевском музее русского искусства, княгини Щербатовой с дочерьми и графа К.П. Клейнмихеля с сыном… К счастью, часть работ раннего периода жизни на хуторе уцелела. В Винницком художественном музее, например, можно увидеть портрет Ф.Ф. Меринга, в Эрмитаже — портрет княгини О.П. Волконской. А в журнале «Аполлон» (1913, №10) мне встретилась редкая репродукция портрета Екатерины Забелы, невестки художника и, одновременно, племянницы его жены. Молодая женщина стоит «з малим дитяточком своїм» на руках. И столько в ее фигуре грации, счастья, любви… Портрет также не сохранился, а был одиним из шедевров Ге, не иначе.

В. Стасов в своей книге часто ссылается на мемуарные записки Екатерины Ивановны, которая добавила немало важных штрихов к духовному образу Николая Николаевича Ге. Она вспоминает о любви Ге к Данте. И вообще, чтобы ему понравиться, нужно было жить и писать в средние века! Или вот — неожиданное: Ге следовал роялистским взглядам, считая монархию высшей формой правления. Было время, когда он высоко ценил католическую религию, поскольку это, как ему казалось, лучшая формула христианства, вселенская религия, и в ней есть красота тайны.

Между художником и женой его младшего сына Петра была какая-то особая духовная связь. Я читал письма Ге к «милой Кате» — и все время ощущал нежность его слов. В них горит вдохновение и благословляющая сила Пигмалиона: «Вы молоды, прекрасны, только начинаете жизнь. Не заглушайте в себе то, что Вам Бог вложил в душу. … Пусть … великая идея всего истинного, прекрасного, доброго пройдет в мельчайшие подробности Вашей жизни и осветит ее божественным светом…»

Пользуясь случаем добавлю, что родная сестра Кати Надежда Забила — жена Михаила Врубеля, известная певица. Они также были гостями удивительного творческого «шато» возле станции Плиски…

Окончание читайте в следующем выпуске страницы «История и «Я»