Галицкий классицизм

Художественный талант — это тяжелый дар, хотя открывает врата в необычное пространство красоты и заставляет одаренного сжигать свои силы в непрестанных творческих поисках. А еще и делает мастера беззащитным, зависимым от вкусов и прихотей потенциальных ценителей и заказчиков, без гарантии, что после периода признания и славы не придется «продаваться» за бесценок.

«Лучшее среди его произведений — «Гончар», декорирующий вестибюль Промышленного музея во Львове; интересен также его «Первый хлебороб». Более поздние его работы — это уже вещи слабее, выполненные на заказ лиц и групп, которые не привыкли руководствоваться сугубо художественными требованиями». Именно так искусствовед Николай Голубец охарактеризовал в 1937 г. скульптора Григория Кузневича (1871—1948), которого отнес к тройке самых выдающихся галицких классицистов — наряду с Петром Вийтовичем (1862—1936), медные скульптуры которого украшают фронтон Львовской оперы, и Михаилом Брынским (1883—1857).

В другом времени и пространстве такие таланты ярко и долго светились бы на культурном горизонте, но их пригасили темные тучи исторической нищеты, нависшие над Галичиной, да и всей Украиной. Наверное, наиболее мягко история обошлась с самым молодым из них — уроженцем Ивано-Франковщины М. Брынским, но он за право заниматься искусством расплатился судьбой изгнанника — работал в Австрии, впоследствии в Чехословакии, где последние годы пришлось ему заблуждаться, ведь трудно иначе назвать работу над «образом Ленина». П. Вийтович, уроженец Перемышля, который на изломе ХІХ—ХХ ст. заслужил у галицкой критики прозвище «нашего Фидия», последние годы жизни провел в приюте для престарелых деятелей искусств, настолько забытый львовской общественностью, что до сих пор достоверно не знаем ни о точной дате смерти, ни о месте захоронения.

Биография Кузневича, которого сравнивают с Донателло, не такая жестокая, но тоже обозначена крутыми поворотами. После короткого периода творческих успехов пришлось ему отведать эмигрантского хлеба, а после военных скитаний в годы Великой войны и Освободительных движений он почти совсем отрекся от своих собственных соревнований с «большим миром» и «самозабылся» — спрятался в родном селе.

Он родился на камне. И в переносном значении — был седьмым ребенком в сельской семье, трехлетним потерял отца, и в прямом, ведь его родное Старое Брусно, в то время в уезде Рава-Русская, расположено на богатых месторождениях известняков и песчаников. Благодаря этому природному богатству, которое уже в XVI ст. эксплуатировали на потребности замка в Любачеве, немало бруснян стало не только хлеборобами, но и каменщиками и скульпторами-самоучками, которые занимались добычей камней и их обработкой.

Сначала было это ремесло чисто прикладное — камни переделывали в строительный материал, выковывали из него мельничные и жерновые камни, бруски для точения ножей и топоров. В XVIII ст. камень начинают использовать в более художественных целях — для изготовления крестов, которые отдельные семьи ставили на могилах своих умерших родственников, а сельские общины устанавливали кресты в ознаменование «данной свободы» 1848 г. или просто для того, чтобы отогнать всякие беды, которые могли нагрянуть на село. Так Брусно, в частности его восточная часть, получившая со временем название Старое Брусно, стало пристанищем хлеборобов-каменщиков (звали их «горняками» — ведь камни ломали на Бруснянской горе), которые летом собирали урожай, а в пору свободную от труда на ниве занимались добычей камня. Характерными произведениями бруснянских мастеров, которые в течение ХІХ ст. прошли эволюцию от простых крестов до многофигурной сцены Распятия, усеяно все пространство этой части Расточья.

Следовательно, искусство резьбы по камню было Григорию Кузневичу известно с колыбели, а его талант счастливо отметил львовский архитектор Юлиан Захаревич, который выхлопотал стипендию на обучение во Львовской промышленной школе (окончил в 1896 г.). Это открыло двери сначала в выдающуюся мастерскую каменщика Юлиана Марковского, а затем и в более широкий художественный мир, ведь очередная стипендия позволила Кузневичу на три года выехать в Италию (1899—1901). Именно тогда, во время учебы в Римской академии искусств, возникают указанные в начале и награжденные на художественных конкурсах бронзовые скульптуры древнегреческого гончара, склоненного над декоративной вазой, и хлебороба, который первым из людей посеял в землю зерно.

После возвращения во Львов и смерти Марковского (1903 г.) молодой скульптор получает его мастерскую и некоторое время пробует самостоятельно справляться с конкуренцией, ведь свои услуги здесь предлагало 120 каменщиков. В целом, с 1892 г., в период творческой активности Кузневича, на территории Львова появляются такие работы, как статуя «Фортуна» на здании Галицкой сберкассы, памятники Яну Килинскому и Бартошу Гловацкому — в соавторстве с Марковским, затем уже самостоятельные: аллегорическая композиция на портале Львовского вокзала (ошибочно приписываемая П. Вийтовичу), надгробия экономического деятеля Станислава Щепановского с его бронзовым бюстом (считается одним из лучших памятников на Лычаковском кладбище) и погибшего в огне пожарника Иллариона Элиясевича, а в Стрые монументальные статуи апостолов св. Петра и Павла. Это, надо признать, немного, и, видимо, именно поэтому в 1907 г. Кузневич отправился в США, чтобы там искать лучшее поле для реализации своего таланта. В Новом свете работал в течение пяти лет — как для украинской среды, при отделке греко-католического кафедрального собора в Филадельфии и здания местной «Просвіти», но преимущественно для фирм сооружающих мосты и виадуки, которые в те времена получали художественное оформление.

Конечно, такой труд не мог удовлетворять мастера, поэтому он особо заинтересовался конкурсом на памятник Тарасу Шевченко, объявленным в Киеве в связи с приближением 100-летия со дня рождения поэта. Это, можно сказать, решило дальнейшую судьбу Кузневича. Началось с того, что первый проект, отправленный из Америки, опоздал в дороге и не попал к комиссии, да еще и потерялся в складах киевского железнодорожного вокзала. Когда комиссия не приняла решение и конкурс повторили, в сентябре 1912 г. скульптор специально вернулся во Львов, чтобы снова принять участие в творческом соревновании. Но и здесь ситуация повторяется — созданные Кузневичем три проекта не попадают вовремя в Киев (в 1913 г. выставлялись в залах общества «Руська бесіда», а в дальнейшем и они где-то потерялись; после одного из них сохранилась только изданная тогда почтовая открытка). Все же работу над шевченкианой Кузневич не оставлял и на потребности галицких празднований 100-летия Кобзаря создал ряд проектов — бюст поэта и памятные доски и медальоны (для Львовского музыкального института им. Лысенко).

Первая мировая война, которая началась с захвата в августе-сентябре 1914 года Галичины русскими войсками, практически положила конец функционированию Кузневича в художественной среде Львова. Сначала он вернулся в Брусно, а затем, перед отступлением русской армии летом 1915 года, отправился на Восток и пробовал выехать за границу, но безуспешно. Без средств к существованию остался в Одессе, где зарабатывал на хлеб ремонтом часов, а в 1919 г. снова вернулся в родное село. Поскольку был одинок, без семьи, поселился у родственников и свои профессиональные знания каменщика и скульптора использовал по семейной традиции — изготовляя высокохудожественные надмогильные памятники, которые можно сегодня увидеть на кладбище в Старом Брусне и других селах Любачевского уезда. Для читален «Просвіти» в Брусне и местечке Чесанив изготовил также портреты Шевченко, а в 1936—1937 гг. пожилой уже мастер разрисовал еще и чесановскую церковь, вкомпоновывая в роспись изображения ангелов с трезубом и национальным флагом (надпись «Боже Україну спаси»). «Украинизировал» также изображения евангелистов, которым придал лица митрополита Андрея Шептицкого, — св. Матвей, Перемышльского епископа Иосафата Коциловского — св. Марк), и даже свое собственное — св. Лука (четвертое лицо — св. Иоанна — уничтожено). Написал также иконы для иконостаса церкви св. Параскевы в Старом Брусне, но этот храм, построенный в 1906 году, разобрали на его полувековой юбилей — в 1956 году. Сохранились только две иконы Кузневича, которые находятся сегодня в музее в Любачеве, возможно, его работой является также каменный юбилейный крест с надписью «В память Владимиру Великому. 950-летие Крещение Руси-Украины», который в 1938 г. поставлен возле церкви (хотя мог его выполнить какой-то из родственников или односельчан, учившихся у него мастерству каменщика).

Геополитические перетасовки, ставшие следствием очередной войны, ликвидировали творческий центр в Старом Брусне, ведь украинское население было в 1944—1946 гг. насильственно вывезено за новую польско-советскую границу, проложенную в нескольких километрах к востоку от села, или во время акции «Висла» в 1947 г. — на возвращенные Германией земли прежних западных славян и пруссаков. Судьба изгнанника, хотя и на украинской земле, выпала и Григорию Кузневичу, который вместе с братом Андреем и его семьей осел в селе Ганачивка в Перемышлянском районе Львовской области. Тогда даже получил приглашение на педагогическую работу, которого уже не смог принять ввиду болезни и преклонного возраста. Как впоследствии рассказывала семья, скульптор, будучи близко ко Львову, не раз вспоминал проведенные там годы своей молодости и творческие достижения, на которые хотел еще хоть раз посмотреть. Мечта, однако, не сбылась — умер 9 января 1948 г., на 77 году жизни, покоится на ганачивском кладбище, под памятником, который в бруснянском стиле выполнил один из его младших родственников.

Так завершился жизненный путь талантливого уроженца Надсянья, которому, к сожалению, не посчастливилось вписаться в большую историю искусства. Хотя его творческие возможности это позволяли. Период, когда мастера становятся зрелыми, утешаются плодами своего труда и воспитывают учеников, пришлось ему провести то в попытках укорениться в Новом свете, то в военных скитаниях и наконец, в родном селе.