Ревизионисты и пророки

Сто тридцать лет назад, 14 марта 1883 года, в Лондоне умер немецкий политический эмигрант, философ, экономист и публицист, один из идейных лидеров международного социалистического движения Карл Маркс. Его теоретическое наследие стало основой целого спектра принципиально отличающихся и часто несовместимых политических направлений: от демократического социализма европейских социал-демократов до большевистского тоталитаризма, от антиколониальных идеологий ХХ века до российского и китайского «красного» империализма. В этом не было ничего странного: написанные Марксом в разные периоды его жизни тексты иногда не стыковались друг с другом, а временами имели существенные внутренние противоречия.

Что же касается собственно философских и концептуально-мировоззренческих идей мыслителя, то еще при его жизнь произошло разделение на вульгарно-примитивных ортодоксов («Я знаю только то, что я не марксист!» — в сердцах однажды воскликнул Маркс), верных последователей (которые пытались безоговорочно придерживаться всей полноты учения своего кумира), «аутентичных марксистов» (подчеркивавших творческую сущность концепций Маркса) и ревизионистов. Как раз представители двух последних идейных направлений сформировали одно из самых влиятельных и наиболее интересных философских течений ХХ ст. — неомарксизм.

При всей своей разнородности и внутренней противоречивости это течение получило большое число адептов как на Западе, в условиях свободного философского дискурса, так и на коммунистическом Востоке, когда лексика и стилистика философствования были вынужденно ограничены парадигмой Маркса. Даже многочисленные выпады отрицателей ценности и весомости неомарксизма подчеркивают его значимость: ведь столько энергии на преодоление того, чему ты не придаешь значения и не считаешь важным, не тратят.

Возникновение первых концепций неомарксизма относят к 1920—1930 гг., когда, с одной стороны, началась публикация ранее неизвестных интеллектуальному сообществу философских и теоретико-экономических текстов Маркса, где содержался гораздо более обозримый спектр идей, нежели в первом томе «Капитала» и политической публицистике, которые, вместе с популяризаторскими трудами Энгельса, составляли в то время основной корпус «канонического» марксизма. Кроме того, обращение к ряду положений третьего тома «Капитала», который тогда был издан только на немецком языке, стимулировало развитие нестандартных, как по тем временам, политических, экономических и философских идей (о предпосылках «царства свободы», о кооперативном и акционированном производстве как одной из адекватных форм экономической организации общества ассоциированных производителей, о специфической природе земледельческого труда, о научном постпромышленном производстве, о «социальной материи» и т. п.).

•  На Западе среди основателей неомарксизма были Дьёрдь Лукач (Венгрия) и Антонио Грамши (Италия), чьи теоретические разработки положили начало диалектико-гуманистическому направлению в марксистской мысли. Оно было в 1930-1940 гг. подхвачено Г. Маркузе, Э. Фроммом, Т. Адорно, затем Ж.-П.Сартром, Ю. Хабермасом, М. Хоркхаймером и другими западными философами, психологами и социологами. В 1960 годы появилось сциентистско-структуралистское направление (Л. Альтюссер, Л. Коэн, Д. Элстер, Д. Ремер). Иногда представители неомарксизма были членами коммунистических партий (и даже активными), однако они всегда занимали нестандартную идейную позицию и поддерживали ревизионистские движения в этих партиях.

Можно говорить об определенных неомарксистских идеях в украинской культуре со второй половины 1920 годов: стоит назвать концепции Николая Хвылевого, Михаила Волобуева-Артемова и прежде всего — Владимира Винниченко. Но это отдельная тема; здесь же отметим, что они резонировали с идеями западных неомарксистов того времени.

После смерти Винниченко в развитии украинского неомарксизма наступает определенная вынужденная пауза, вплоть до начала 1960 годов. Второй этап его развития характерен попыткой вписать идеи гуманизма, национальной свободы, ведущей роли науки в общественных изменениях, всестороннего развития человека, отмирания государства, всемирного единства и солидарности народов, политической демократии и общего избирательного права, приоритетного развития культуры в свободном обществе и т. п. (часто при их взаимной противоречивости) в легальную интеллектуальную коммуникацию. Знаковой для этого периода является полемическая книга Ивана Дзюбы «Интернационализм или русификация?», где автор касается целого ряда концептуальных вопросов национального бытия, и статья Михаила Брайчевского «Присоединение или воссоединение? Критические заметки по поводу одной концепции», посвященная теоретико-историческим вопросам украинско-российских отношений. Эти тексты были предназначены для печати в подцензурных изданиях, однако в советской Украине вышла только книга Дзюбы — несколько сотен экземпляров для служебного пользования партаппарата. А собственно философские идеи украинского неомарксизма в этот период еще только «проблескивают» в статьях Игоря Бычко, Вилена Горского, Сергея Крымского, Владимира Роменца, Александра Яценко и других тогда молодых авторов.

Что касается «Интернационализма или русификации?», то в этой книге Иван Дзюба показывал: то, что происходит в УССР, да и в СССР в целом, фактически является продолжением — очень иезуитским, очень жестоким и систематическим — старой, присущей имперской России политики притеснения своих национальных окрестностей. Автор книги доказывал, что у власти в СССР реально стоят не марксисты, а черносотенные русские шовинисты, которые продолжают под новыми знаменами и лозунгами традиционную имперскую политику. А главный методологический вывод этой работы — что нормальное развитие человеческой цивилизации происходит в наши дни как раз в национальных формах, и не может быть ни демократии, ни прогресса тогда, когда эти национальные формы разрушаются в результате действия внешних факторов, тем более таких грубых, как кремлевско-лубянские.

В свою очередь статья Михаила Брайчевского «Присоединение или воссоединение?» акцентировала внимание на социально-исторических факторах взаимоотношений Украины и России. Автор отмечал реакционный характер поглощения Гетманщины Московщиной: «К середине ХVІІ ст. Украина была государством, где буржуазные элементы выступали достаточно рельефно и начинали играть роль главного фактора в историческом развитии. Эти элементы логикой нового порядка были искусственно задушены; они оказались не в состоянии противостоять согласованной и хорошо вооруженной феодальной машине царской России».

•  Эти два текста, хотя они и не были философскими, выходили на высокий уровень концептуальных обобщений и, распространяясь в самиздате, формировали атмосферу интеллектуального дискурса, задавали определенные критерии виденья социокультурных и историко-теоретических проблем. Кроме того, хотя понятие «постколониальные студии» тогда еще не звучало, но направление это в западной гуманитаристике уже вырисовывалось; поэтому работы Дзюбы и Брайчевского полностью резонировали с этим направлением, которое развивалось в первые десятилетия если не в самом русле, то под существенным влиянием неомарксизма с его пафосом национального и социального равенства и достоинства.

Третий этап развития украинского неомарксизма — с 1972 года (когда были проведены массовые аресты и «профилактика» интеллигенции, чтобы сделать невозможным последующее существование свободного профессионального гуманитарного дискурса в любых его формах) и до начала перестройки. На этом этапе развивается нелегальный дискурс с соответствующими текстами авторства Юрия Бадзя, Юрия Литвина, Леонида Плюща и др.). Самым значительным текстом в рамках этого дискурса, очевидно, была книга Юрия Бадзя «Право жить». Бадзё подвергал критике методологические принципы, согласно которым российская и советская историография подходили к большинству вопросов украинской истории, не признавая за Украиной самодостаточного исторического процесса.

Вместе с тем, несмотря на давление со стороны цензуры, развивается и достигает своих лучших образцов — прежде всего в виде этапной для Института философии АН УССР коллективной монографии «Человек и мир человека» — легальная неомарксистская философия в пределах «киевской школы» (с сопутствующими проявлениями в психологии и социологии). Речь идет о философской, психологической и социологической мысли, которая существовала в пределах академических учреждений и высших учебных заведений, то есть была институциализированной. Виталий Табачковский, который был участником тех процессов, в книге «В поисках непотерянного времени: Очерки о творческом наследии украинских философов-шестидесятников» пишет, что парадоксальным, но абсолютно логичным фактором, побуждавшим определенную часть официальных философов на ревизию ортодоксального марксизма, стал сам марксизм, только — в результате более широкого, чем раньше доступа к произведениям Маркса — марксизм аутентичный. «Ведь тяга к подлинности означала расхождение с традиционными толкованиями марксизма, поскольку сопровождалась апелляцией к тем мотивам этой философской доктрины, которые были наиболее взрывоопасными (например, последовательная диалектичность побуждала к попыткам применить ее к самой марксистской философской доктрине, выводила на вопрос о пределах применимости последней; последовательная разработка принципа практики провоцировала на выяснение коллизий человеческого мироотношения, сущностной противоречивости человека и т. п., а отсюда было очень недалеко до «ревизионистов» из известной югославской группы «Праксис» и т. п.)». В сочетании с острой тягой к интеллектуальной новизне, к изучению актуальных вопросов научной и общественной жизни, пусть и в рамках официально принятой терминологии, с энергией лидера тогдашних киевских философов Павла Копнина это дало результаты. Кстати, логик и методолог науки Копнин не случайно поставил в центр своих исследовательских вкусов понятие «гипотеза», «проблема», «идея», которые самим фактом своего существования неминуемо вели к определенному дистанционированию философии от официальной идеологии. А бурное развитие в те годы естественных наук заставляло исследовать реальную логику научного дискурса и закономерности научно-технической революции.

•  Этот, как его тогда называли, «красный позитивизм» родился в середине 1960 годов как закономерный результат сплочения группы молодых философов вокруг директора Института философии АН УССР Павла Копнина. Он сразу же получил среди определенных групп московских ортодоксов в известной степени справедливую наклейку «ревизионизма» и конституировался в, скажем так, легализированное, недиссидентское, но вольнодумное направление неомарксизма, которое пыталось учесть и выразить (хотя бы в виде «критики буржуазной философии») все новейшие достижения мировой философской мысли. Но этот украинский «красный позитивизм» в первое десятилетие своего существования был только географически; и дело не в языке, на котором писались и печатали тексты (в конечном итоге, некоторые книги издавались и на украинском языке), а в той ментальной базе, на почве которой строились указанные розмыслы.

Становление же собственно украинского неомарксистского течения — по Табачковскому, «красного экзистенциализма» (эта наклейка тоже появилась еще в конце 1960-х) — происходило достаточно сложным путем. Во-первых, Павел Копнин выступил инициатором изучения и публикации многих текстов преподавателей Киево-Могилянской академии XVII—XVIII ст. (а эти преподаватели в партийных кругах оценивались как «националистические попы»), что не могло не возобновить, хотя бы частично, собственно украинскую философскую традицию. Во-вторых, преемник Копнина на должности директора Института философии Владимир Шинкарук с конца 60-х начал осуществлять «мировоззренческий поворот» в деятельности большой группы киевских философов, уже самой постановкой проблем выведя розмысл за пределы официальной ортодоксии и одновременно предельно приблизив его к украинской философской традиции (в том числе и «буржуазно-националистической», которая к тому времени уже была в общих чертах известна молодым киевским философам благодаря привезенным из Львова эстетиком Владимиром Мазепой книгам Николая Шлемкевича). В-третьих, определенный импульс в те годы — на изломе 1960—1970 гг. — академической философии дали несколько молодых исследователей из числа диссидентов, которые в 1972—1973 гг. подверглись тем или иным репрессиям, но все же «забросили» определенные идеи в академическую среду. Наконец, свою роль сыграла и конкуренция со всесоюзными философскими центрами — Москвой и Ленинградом, которую можно было выдержать только путем выдвижения оригинальных (хотя и в определенных пределах) идей; а идеи эти рождаются не в последнюю очередь на почве национальных социокультурных установок.

По мере развертывания исследований наработанный материал сам стал заметно влиять на научных сотрудников. Как позже отмечал Владимир Шинкарук: «Узловые категории мировоззрения: человек и мир, бытие и небытие, пространство и время, жизнь и смерть, свобода и необходимость и др., которые традиционно считаются философскими, имеются в человеческом сознании до возникновения философии и функционируют до усвоения философии. С самого начала они являются категориями не философии, а культуры... В условиях цивилизации, когда возникает философия как форма теоретического познания, она осмысливает имеющиеся в данной культуре мировоззренческие категории в соответствии с особенностями этой культуры». Иными словами, логика предмета повела за собой исследователей; и не только «красные экзистенциалисты», но и «красные позитивисты», хотя бы частично, приобщились к украинской почве, поскольку на их установки не могло не повлиять исследование школ логики в Украине и категориальных структур украинского мировоззрения.

Знаковым для украинского неомарксизма 1970-х — первой половины 1980-х стал ряд ярких философов. Я назову только некоторых из них — это мой субъективных выбор и характеристики их будут не столько объективистскими, сколько личностно-экзистенциальными.

Следовательно:

— Вадим Иванов, который возобновил в неявной, но самопонятной для интеллектуалов полемике с Лениным и ленинизмом право на существование в философии понятия «человеческий опыт» как одного из центральных и восходящих пунктов философствования; Вадим Иванов, который «раскрутил» понятие «жизненный мир» так, как это немногим удается из нынешних, вроде бы уже и свободных от давления цензуры, мыслителей.

— Александр Яценко, чьи, казалось бы, наивные слова о морали и идеалах, которыми должна измеряться и которым должна отвечать любая практическая деятельность — от производственной до политической — и о любви, что ей надлежит быть альфой и омегой всех человеческих действий, звучали ересью тридцать лет назад и кажутся анахроническим чудом сегодня.

— Игорь Бычко, едва ли не единственный из киевских философов, тексты которого печатались и комментировались еще в 1970 годы на Западе, причем комментаторы не без основания отмечали: Бычко сознательно противопоставляет гуманизм молодого Маркса ленинизму; Игорь Бычко, который под видом «критики буржуазной философии», умудрился напечатать едва ли не весь текст Нобелевской лекции Альбера Камю с его сокрушительными издевательствами над «социалистическим реализмом».

— Мирослав Попович, нынешний директор Института философии НАНУ, известен в Украине и за ее пределами, для одних — «украинский буржуазный националист», для других — «безродный космополит», специалист по логике научного познания, который сегодня открещивается от всех разновидностей неомарксизма, но в те времена, очевидно, находился в его русле; автор нескольких написанных «в стол» книжек, из которых в печати вышла во время перестройки одна — о Николае Гоголе;

— Владимир Шинкарук, который свой раздел в коллективной монографии «Философско-социологические проблемы современной научно-технической революции», изданной в Киеве в 1976 году (на украинском языке, между прочим) назвал так: «Научно-техническая революция — переворот в производительных силах общества». А согласно Марксу, переворот в производительных силах обязательно влечет за собой переворот в производственных отношениях и в политической надстройке, то есть социальную революцию. Поэтому эта революция должна была стать следствием НТР не только на Западе, но и в СССР — философ ориентировался на человекоцентричное постиндустриальное общество, где в производстве действует уже не сам человек, а преобразованные и «обузданные» им природные силы. Диалектик-материалист Владимир Шинкарук в действительности был идеалистом высшего сорта — в смысле того, что в центре его философствования всегда были высшие духовные способности человека, его идеалы, надежды, мечты. Мир не враждебный человеку, это его мир, только надо снять полог, созданный как самим человеком, так и обстоятельствами, — таким было его кредо. До последних дней, когда уже в независимой Украине он писал о необходимости измерять развитие общества не экономикой, а нравственностью.

— Виталий Табачковский, чье исследование феномена практики доказало его предельно непростой характер, который принципиально не поддавался редукции в сторону материального производства или революционной деятельности; практика здесь выступала как творение человека со всей гаммой его внутренних и внешних противоречий. В конце 1980-х именно Виталий Табачковский осуществил последующую трансформацию мировоззренческой проблематики — теперь уже в сторону постмарксистской философской антропологии, в ее классических, а затем и постклассических формах.

— Наконец, не философ, а психолог «высокого» концептуального уровня, историк мировой психологии и создатель собственной психологической школы — психология поступка — Владимир Роменец. Он добился во времена сусловской русификации публикации своей многотомной «Истории психологии» на украинском языке, создавая этим категориально понятийный аппарат для будущих исследователей. Поступок для него совмещал предметное действие с движением человека в социальном пространстве и, главное, с моральной насыщенностью и мотивацией этого действия. Имея в своих началах идеи человекоформирующей практики Маркса, психология поступка выросла в оригинальную и целостную концепцию.

В пределах этого комплекса философских поисков не шла речь о поиске одной заранее заданной истины; скорее можно говорить о построении системы истин, человеко- и культуросоизмеримых. А это уже ревизионизм, с точки зрения марксистко-ленинской ортодоксии. И еще одно свидетельство неомарксистского характера текстов «киевской школы»: эти тексты не предоставлялись для использования в стандартном вузовском курсе марксистско-ленинской философии. В том курсе и тем, соответствующих разработкам киевских философов и психологов, не было, а если и были, то эти тексты выходили за пределы официальных идеологем.

•  И, наконец, последний, четвертый этап — перестройка. Она не привела к появлению каких-то фундаментальных исследований, ба, даже значительных публицистических текстов, выполненных в русле неомарксизма. Исключения — брошюры Игоря Бычко «От сталинизма к гуманизму», Оксаны Забужко «Две культуры» и статья Ивана Дзюбы «Осознаем ли национальную культуру как целостность?». Они и сегодня интересны не только для историков философии. В последующем же украинский неомарксизм почти полностью утрачивает популярность. В печати периодической, правда, можно встретить немало ссылок на Маркса, но это или категорическое (и безграмотное) отрицание, или не менее категорическая (и не менее безграмотная) апологетика. А между тем попытки найти значимый ответ на те «интеллектуальные ребусы», которые в свое время сформулировал Карл Маркс, и те приобретения неомарксистской критической мысли, которые были выработаны в 1960—1980 годы, сегодня недооценены и не использованы, а иногда почти неизвестны.

Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ. Телефон: 303-96-13.

Адрес электронной почты (e-mail): [email protected]