Современный образ национализма: пошли ли на пользу уроки прошлого?
— В последнее время у нас появилось немало публикаций о национализме, имеющих один общий знаменатель — это стремление пересмотреть общую оценку национализма, т.е. отделить «здоровый» национализм от «нездорового», или наоборот, объявить каждый национализм «здоровым», отделив от него какие-то агрессивные формы. В связи с этим хочу сделать такое замечание — вопрос этот отчасти терминологический, поскольку под национализмом в европейской и американской традиции никогда ничего позитивного не подразумевалось. Национализм всегда имел в Европе в литературе политического характера такие коннотации осуждения, и потому в современных условиях пересмотр оценок национализма для американца или европейца — это не пересмотр содержания термина, а пересмотр отношения к определенному роду националистических движений, которые априори не принимались в 60-х годах XIX в., и, с западной точки зрения, иногда становятся приемлемым. Но это совсем другая дискуссия, чем дискуссия у нас. В Украине она идет фактически вокруг того, приемлем или неприемлем украинский национализм периода гражданской войны (или, как сейчас называют, периода освободительной борьбы); приемлем ли национализм Степана Бандеры — Андрея Мельника?
Это совсем другая плоскость — собственно, если мы принимаем европейское отношение к национализму, отраженное в словарях, книгах, учебниках и тому подобное, то мы можем только спрашивать себя, — имел ли этот национализм какие-то положительные черты или последствия для современности. И тогда у нас будет ответ на вопрос, который ставил перед собой европеец и американец. Мы же спрашиваем в общем плане, — была такая публикация в «Зеркале недели»: может ли национализм вообще рассматриваться, как нечто позитивное? И ответ дается положительный, и говорят, скажем, о здоровом экономическом национализме. А виды национализма, которые «неприятны», просто провозглашаются какими- то девиациями. Давайте прежде всего определим, что же мы имеем в виду? Если говорить об общей традиции, которая была в Европе (и если будем договариваться называть эти вещи так, как они назывались там), — то национализм не отождествлялся с патриотизмом. Кстати, точь-в-точь так было в нашей украинской традиции. Так же расценивал все свои взгляды, скажем, Михаил Драгоманов, который, собственно, был основателем терминологической традиции в этом направлении. Драгоманов говорил о себе, что он космополит и... патриот; человек мира, но вместе с тем украинский патриот — и больше его тогда не сделал никто для Украины. Это не какое-то самоопределение, а реальная вещь.
Если мы договоримся, что национализм и патриотизм — то же самое, тогда не о чем вообще спорить, это будет трюк словесный. Под национализмом понимается политическая тенденция, а также культурная и экономическая, поскольку они могут приобретать политическое значение, заключающееся в том, что преследуются, в первую очередь, собственные национальные интересы. Это и есть национализм. Нормальное ли это явление? Смотря в каком понимании. Если преследование собственных национальных интересов означает, — когда мы взвесим интересы других народов, и взвесим свой интерес, то при любых обстоятельствах мы выбираем свой интерес, то это есть то, что называется национализмом, и неприемлемо для европейского мышления. Оно пытается найти такие решения, которые были бы или компромиссными, или (что является сегодняшним образом мышления) исходили бы из общечеловеческих ценностей, и свои собственные национальные интересы не преследовали бы в той форме, в которой они выступали против общечеловеческих норм и ценностей. Простой элементарный пример — если мне требуется для решения моих национальных интересов развязать «нормальную» войну (я не говорю об экономической войне, не говорю о духовной, ибо бывают и такие — языковые, например), то я должен отступить от общечеловеческих норм; и это не есть национализм. В таких случаях говорят, что наличествует национальная мотивация, и она не закрывает человеку глаза на то, почему он в мире живет. И здесь слово национализм неуместно. Все мы в какой-то степени любим; в том понимании, что кто- то готов все сжечь вокруг себя ради национальных интересов, а у кого- то есть такие мотивы, являющиеся внутренними факторами, но они никогда не будут значить больше, чем все другое. Ибо всегда люди сравнивают очень много разных вещей.
Что касается украинского национализма. Здесь есть одна особенность, часто не принимающаяся во внимание. Это отражается на качестве наших публикаций, на наших интересах. Украина была частью Российской империи, отчасти и Австрийской (но это был маргинес украинской истории, что бы не говорили о «Пьемонте»; Галичина сыграла колоссальную роль в украинской истории, но история здесь, на Востоке, творилась). Украина была не в ситуации колонии, а в особенной ситуации. Нации, которые были колонизированы (я не говорю, что гнет всегда бывает разным; иногда даже колонии имеют определенные привилегии), назывались «инородцами». Были также «иноверцы». Поляки, например, были «иноверцами» — но это не была колония, собственно говоря, это было ущемление, преследование представителей негосподствующей религии. Но это не было колониальным гнетом. Вот, скажем, узбеки, или, особенно, народы Севера — это была типичная колониальная ситуация. Для «инородцев» были свои законы. Финляндия не была колонией России (у нее была автономия) — и там режим был намного лучше, со всех точек зрения, чем в самой России. Но финны были «иноверцами», были чужими и не были «своими». А украинцы — «так называемые русские люди» — и их бесправие заключалось не в том, что украинцев ставили в такие условия, как «инородцев» (скажем, евреи были «инородцами», у них была «черта оседлости», они находились под абсолютно четко определенным национальным гнетом, были лишены целого ряда прав, и так небольших, в Российской империи).
Украинец как обыватель Российской империи, — не скажу гражданин, ибо так трудно сказать, — как подданный России, имел те же юридические права, что и россиянин. Более того, это не совсем точно, когда говорят, что украинцы не имели права пользоваться своим языком. Ни один из этих циркуляров, ни Валуевский (1863 г.), ни Эмский указ (1876 г.) не ограничивали прав пользоваться украинским языком в ежедневном общении; они ограничивали его сферу действий, ограничивали украинское слово чисто этнографической сферой. Украинцы имели все права, кроме права считать себя нацией. И в соответствии с этим, они не имели права переводить Шекспира на украинский язык, печатать на украинском языке труды по физике и математике, или политической экономии, а только все то, что касается тематики, скажем, этнографической, фольклорной. Даже научные исследования нельзя было проводить. «Украинскость» рассматривалась так, как какая-нибудь «смоленскость» или «сибирскость». Это и было лишение прав.
Вследствие такой ситуации украинская культура по большей части создавалась в рамках империи на русском языке и, в зависимости от того, на что были направлены освободительные, свободолюбивые тенденции, они могли вмещаться или в рамках всей империи, или только украинской территории. Борьба за право пользоваться украинским языком в любом контексте, а другими словами, борьба за право признавать украинцев нацией — это борьба, происходившая в основном на территории Украины, или также обеих столиц — Москвы и Петербурга (там, где были большие украинские общины). Совсем другие люди участвуют в этой борьбе, чем в борьбе за гражданские свободы, за либерализм. И мы имеем такие картины — люди, борющиеся за либеральные свободы, когда им приходится выбирать — пойдут они к националистам или к русским «великодержавникам», — они выбирали вторых. Я приведу пример, может несколько сенсационный, но нечасто упоминавшийся — это Михаил Чубинский — сын автора гимна Украины Павла Чубинского. Он был министром юстиции в правительстве гетмана П.Скоропадского; правый либерал, и когда нужно было выбирать с кем идти, то М. Чубинский не пошел к С.Петлюре, он пошел к россиянам, к А.Деникину. А В.Вернадский куда пошел? А И.Кистякивский? Пошли к «единой и неделимой», потому что у них было больше общего с правыми либералами, чем с авторитарными украинскими националистами. Они делили мир по другим категориям, и потому украинская культура и украинская политика развиваются в трех различных плоскостях (которые часто не были связаны): плоскость борьбы за национальность, плоскость борьбы за либеральную демократию и гражданское общество, плоскость борьбы за социальные реформы, или социальную революцию (куда шли большевики, меньшевики, эсеры...) Эти плоскости между собой часто не пересекались.
Когда мы сегодня в Украине пересматриваем наследство, то мы берем все то, что делалось в национальной плоскости и рассматриваем — национализм или не национализм? Там были совсем разнородные направления. Был Драгоманов, сочетавший все три ориентации. Но действовал он и в национальном движении; там был не только Драгоманов, но и В.Винниченко (скорее — национал-коммунист). И там был С.Петлюра (скорее всего — национал-демократ, но в условиях гражданской войны демократия оказалась на 10-м плане; авторитарный национальный лидер и скорее всего, националист). И там были предельно правые националисты, учинявшие погромы. Здесь речь идет о наиболее правых ориентациях. Но этих людей нельзя рассматривать только как националистов. Это национальное движение, в котором очень сильно националистическое крыло. И разбираться, где оно начинается, где кончается, очень сложно. У Петлюры были люди очень интеллигентные, которые не шли ни на какие ксенофобские поступки, но были и погромщики. Вспомним тех атаманов, которых Петлюре не удалось укротить. Это то, что не позволяет нам как-то обойти острые углы. Петлюру убили в Париже, и местный суд оправдал убийцу так же, как берлинский суд оправдал убийцу Талат-паши, одного из организаторов армянской резни в Турции. Это были, по существу, международные процессы. Если мы хотим пересматривать свое прошлое, то давайте считаться с тем, что должны объяснить свое отношение к международному общественному мнению. Или оно не право, или ситуация намного сложнее.
А что касается национализма С.Бандеры, то ситуация намного более очевидна. Это было крайне правое движение, связанное преимущественно с итальянским, но фашизмом, фашистским Интернационалом (Евгений Онацкий в Рифме представлял ОУН). Это не секрет — оуновцы открыто себя называли фашистами. Олег Ольжич, который сегодня является нашим национальным героем, писал о том, что в культурной политике украинский национализм ближе к немцам, к нацистам Гитлера, чем к Муссолини. Это напечатано в наше время с удивительными комментариями.
Это часть истории, сколько бы мы не говорили, что была война на два фронта (я не говорю о тех рядовых бойцах, которые действительно честно воевали на два фронта и должны быть признаны такими же участниками партизанского движения, как и все другие), но я говорю о политическом наследстве. Это разные вещи: одно дело — ребята из села, которые ушли в лес и стреляли всех «чужаков» — это не политическое наследство. Это просто люди, которым мы должны поклониться за их патриотизм. Мы оцениваем политические партии, платформы и т.д. Когда же мы под «шумок» реабилитации национализма забываем об этих попытках переступить через трупы, то, извините, мы себя «подрихтовываем» под такую традицию, которая для демократа неприемлема. Тогда нужно выбирать.
