Cербские вечера

Интерес украинских режиссеров и актеров к произведениям сербских авторов можно объяснить качеством текстов (сборник «Новітня сербська п’єса» издан Центром театрального искусства им. Леся Курбаса) и схожестью проблем наших двух стран, проявленных в тематике пьес. Эти произведения условно можно назвать драматургией чувств растерянности, отчаяния и безысходности, все чаще охватывающих людей последние два десятилетия.

УСЛЫШЬ МЕНЯ

Спектакль «Вина» Небойши Ромчевич (перевод З. Гук). Уже в названии пьесы дается определенный выразительный посыл к происходящему действию Творческой мастерской «Театр у кошику» Центра театрального искусства им. Леся Курбаса в постановке Ирины Волицкой. В этом спектакле всего два действующих лица — Гоца (Лидия Данильчук) и Браца (Роман Билль), но их история является неким обобщением судеб многих людей, искалеченных обстоятельствами, сложностью отношений с внешним миром, дисгармонией мира внутреннего. Эти процессы касаются разных стран, переживших развал империй, раскол государств, породивших изменение приоритетов, идеалов, нарушивших систему ценностей. Чувство вины и переживания героев — глобальное ощущение ответственности человека перед собой и окружающими.

Интрига сюжета раскрывается постепенно, и зрителю становится ясно, что в нем есть еще одно действующее лицо — ребенок. Но это — невидимый собеседник героев «Вины», и не только невидимый, но и бессловесный, так как десятилетний сын Гоцы замолчал после того как его отец повесился. Последней каплей отчаянья, толкнувшего отца на этот шаг, было отсутствие денег на покупку кроссовок, о которых сын мечтал. От отчаянья героиня спектакля пытается забыться в объятиях другого мужчины, убеждая сына, что Брац может стать новым отцом, и зажить втроем налаженной жизнью. Но сын молчит...

Построение мизансцен, прочерченное режиссером, напоминает геометрическую фигуру «треугольник». Две его вершины — Гоца (Данильчук) и Браца (Билль). Говоря с предполагаемым ребенком, они обращаются в зрительный зал, делая публику третьей вершиной этого психологического треугольника, молчаливой и красноречивой одновременно. Спектакль «Вина» построен цепью эпизодов с кинематографическими затемнениями (сменой кадров), в которых через события сегодняшнего дня рассказывается о прошлом. Мать и ее любовник в желании разговорить ребенка, заглушить собственную вину, изобретательны: поют и пританцовывают (кстати, делают это замечательно), приносят ребенку подарки, всячески добиваясь от сына хоть слова, но все тщетно. Актерское исполнение спектакля чрезвычайно эмоционально, с тонким психологическим рисунком настроений, постоянно балансирует на грани внутреннего состояния ожидания, надежды, боли, растерянности... Невозможность получить ответ от ребенка превращает разговор героев в разговор с самими собой, со своей совестью, внутренним «я».

Некоторую излишнюю литературность неутешительной жизни режиссер Ирина Волицкая насыщает действием. На воображаемом экране осциллографа кривые настроения героев «рисуют» нервный и неровный график подъемом и спадов радости, гипертрофированной эйфории, за которыми прячется отчаянье, неприятие времени, крик о несправедливости бытия и горечь от невозможности противостоять вызовам обстоятельств.

В спектакле «Вина» нет оптимистического финала. Не сумев вывести из стресса ребенка, Гоца решает, что другой мужчина не спасет, и Браца уходит. Сняв светильник с веревки, спускающейся посреди сцены, героиня словно оправдывает этот возможный путь — покачивающаяся висящая петля. А режиссер оставляет зрителю право эмоционального выбора... Свет в конце тоннеля в спектакле есть, но он едва теплится, не согревает и не дает надежды...

ЖИЗНЬ ПОД КОЛПАКОМ

Схожее отсутствие оптимизма и наличие жесткой правды ощущается и в другой сербской пьесе — «Профессионал» Душана Ковачевича, поставленной в Академической мастерской театрального искусства «Cузір’я» (перевод — М. Василишин, А. Татаренко) режиссером Божидаром Джуровичем (Белград) и сценографом Федором Александровичем. Здесь история почти детективная, создатели спектакля делают намек на жанр — «полицейская комедия». Живет себе благополучный, удачливый писатель-издатель Теодор Тея Край (Юрий Яценко), к нему приходит некто Лука Лабан (Владимир Пшеничный) и кладет на стол рукописи. Привыкший отказывать незатейливым графоманам, издатель отмахивается, но оказывается, что в этих папках — его жизнь. Изо дня в день, из года в год прилежный полицейский записывал высказывания писателя в различных ситуациях. Приставленный госслужбами следить за неблагонадежным литератором, полицейский оказался творчески изобретательным служакой и, расшифровав записи, перенес все на бумагу. Так материалы слежки стали собранием сочинений отдельно взятой жизни. Некий частный случай становится обобщением явления, так хорошо знакомого тоталитарным обществам. Для Края—Яценко такое свидетельство — полнейшая неожиданность, он в растерянности, даже в ярости от осознания своей жизни под колпаком. Между ним и полицейским происходит психологический поединок, кабинет становится своеобразным рингом, а герои бьют друг друга... словами.

В постановке явственно воссоздается картина жизни государства, где все поделены на своих и чужих, где невозможно найти справедливость, где человек — винтик в механизме системы, которая одним махом перемалывает его, железного, в труху, где власть способна забрать у человека все — материальное и духовное, само человеческое достоинство. А счет жизни Края получился длиною в несколько томов. Каким выразительным характером выглядит уставший служака, честно исполнивший свой долг, тенью проживший чужую жизнь. Сколько таких секретных сотрудников кропали свои доносы и в бывшей Югославии, и в бывшем СССР... Что заставило писаку принести свою «литературу» объекту? Возможно, совесть? Афоризмом звучит фраза полицейского: «Я не сделал зла больше, чем мог!». И привычным жестом профессионала он вынимает из сумки диктофон, даже эта последняя встреча им записана...