«Политиканство всегда порождает попсу»

«ПРИГЛАШАЯ НА ПОСТАНОВКИ РАЗНЫХ РЕЖИССЕРОВ, Я СОЗНАТЕЛЬНО ПРОВОЦИРУЮ И АКТЕРОВ, И ЗРИТЕЛЯ»

— Богдан Сильвестрович, были театры великих режиссеров — Данченко в Киеве, Товстоногова в Ленинграде, Симонова — в Москве. Когда они ушли из жизни, коллективы возглавили первые артисты: Лавров, Ульянов, вы, чтобы сохранить театр как единый механизм. Какой театр вы сейчас строите?

— Театр существовал, существует и будет существовать. Чем больше по телевидению будет каналов, тем более интересным и популярным будет театр! Почему? Потому что в театре вы услышите живое слово, состояние человека, которое меняется на глазах зрителя — живое общение Актера и Зрителя.

Во времена Советского Союза режиссеры ставили спектакли с фигами в кармане. На особом статусе был Московский театр на Таганке. Когда распался Союз, и режиссеры вынули руки из кармана, то увидели вместо «оппозиционной фиги» просто три пальца. Тут театры растерялись. Творческие люди начали бегать на манифестации. Началось площадное действо, заангажированное политиками. В театре наступил спад. Руководство думало, какими же спектаклями затянуть зрителя в театр. На эстраде появилась попса. Политиканство всегда порождает попсу. А попса в театре — это самый низкий уровень культуры. Благодаря Сергею Данченко франковцы сохранили свои ценности и подход к пониманию театра. Мы до явной попсы не скатились. Постепенно зритель начал возвращаться в театр. Как учил меня известный педагог Борис Фомич Тягно (23 августа исполнится 100 лет со дня рождения этого выдающегося режиссера, теоретика театрального искусства, педагога, ученика легендарного Леся Курбаса) — без эксперимента театр жить не может. Еще в 50—60-е годы я уже знал об экспериментаторстве Курбаса. Кстати, на его спектакли массово зритель не ходил! Но его театральные эксперименты стали внутренним раздражителем развития театра.

В 70—80 гг. отдельные вспышки спектаклей-открытий зависели от мудрости, а порой даже ловкости художественного руководителя и неординарности режиссерского подхода. Среди многочисленных премьер только некоторые становились событиями, на которых рос зритель, которые воспитывали актеров. Подобные процессы коснулись не только украинского театра, но и практически каждого творческого коллектива бывшего СССР. Именно поэтому такими соблазнительно-привлекательными стали спектакли Эфроса, Любимова, Мельтиниса, Товстоногова, Симонова. Для нашего поколения эти имена представляли собой модель совершенного театра. И все же то время было, в первую очередь, временем Режиссера. Оно было наполнено его волей, его мыслями, его мечтами и вкусами. Актеры в своем большинстве сублимировали, пропуская через свое чувство энергию режиссера, творили то, что хотел высказать их лидер. А лидер на то и лидер, чтобы взять на себя главное — ощущение, понимание времени, его потребностей, кое- где даже остановить его, а главное — опередить, хотя бы на мгновение. Вот тогда родится в театре то, что называется потрясением. Г. Товстоногов когда-то сказал, что пьеса существует в зрительном зале и нужно только почувствовать ее — такие простые слова...

— Вы сами формируете репертуар, или каждый режиссер приходит со своей драматургией?

— Сегодня, перечитывая историю нашего театра, я пытаюсь найти новые смыслы, новые направления, выискиваю новые возможности стиля национального театра, творческого почерка. Я глубоко убежден, что театр должен быть разным. Каждой премьерой, каждым спектаклем. Именно поэтому, приглашая на постановки разных режиссеров, я сознательно провоцирую и актеров, и зрителя. Провокация, на мой взгляд, является основой интереса, а интерес, в свою очередь, заставляет зрителя не просто прийти в театр в качестве созерцателя тех или иных сюжетных коллизий, а дает толчок к работе мысли.

В наше время засилье поп-культуры. А Театр с большой буквы через свои спектакли доказывает аксиому, что без театра жизнь общества невозможна. Гнат Юра (художественный руководитель франковцев в 1920— 1964 гг.) открыл зрителям Софокла, Синклера, Мюссе, Метерлинка и многих других неизвестных для украинской культуры авторов. Сергей Данченко познакомил с творчеством Дюрренматта, Ибсена, Чехова, Хвылевого...

Новыми для нашего времени авторами стали предтеча экзистенциализма, философ мирового уровня Григорий Сковорода; польский классик ХХ века Станислав Виткевич; один из лучших драматургов всех времен — А. Стриндберг; основатель драматургического жанра, и театра в целом — Софокл; один из родоначальников украинской драматургии Г. Конисский. Уже сам контекст «новыми стали» — несет определенный парадокс. Пока мы не начали работать над «Букварем мира», вряд ли кто помнил или знал, что произведения Григория Саввича написаны в форме диалога, что они представляют собой законченное драматическое произведение, что они могут звучать не просто, как когда-то говорили «актуально», а они о том, что всегда волнует каждого. Станислав Виткаци Виткевич в начале века предостерегал нас от общей деградации, задумывался над проблемой клонирования людей-роботов, лишенных элементарных чувств. Софокл, через трагедию «Эдип», рассуждал о деспотизме и его последствиях, неотвратимости наказания за преступление, ответственности за содеянное. Зигмунд Фрейд — огромное «белое пятно» в нашем искусстве. Пьеса современная, она написана Терри Джонсоном в 1993 году. Шла только в Париже и Чикаго. Я когда прочитал «Истерию», то был в восторге. Эта пьеса привлекла внимание не своей поучительностью, а высокохудожественными качествами. Все наши спектакли разные. И это логично. Над ними работали разные режиссеры, с разными почерками, вкусами, жизненным опытом. Но в целом, как мне кажется, они являются отражением нашего времени, наших надежд.

Театр, выбирая своей доминантой серьезную, высокодуховную драматургию, не вправе пренебрегать и открытыми демократическими жанрами: комедией, сатирой, мюзиклом...

«ТОЛЬКО ПОСЛЕ ШЕСТИ ЛЕТ АНШЛАГОВОГО ПРОКАТА СПЕКТАКЛЬ «ТЕВЬЕ-ТЕВЕЛЬ» ПОЛУЧИЛ ШЕВЧЕНКОВСКУЮ ПРЕМИЮ»

— Ваша практика приглашения различных режиссеров на постановки понятна и даже интересна. Но может ли театр долго существовать без главного режиссера? Видите ли кого-то, кто смог бы занять эту должность в вашем театре?

— Вижу. Но не скажу фамилию. Ради чего мы ставим спектакль? Что мы хотим им сказать? А когда знаешь, о чем, то проблема решается сама собой. Сергей Данченко, исповедуя театр высокого стиля, никогда не пытался превратить его в кастовый или самодостаточный. То есть тот, который существует сам по себе, для которого зритель необязателен, а художники занимаются чистым экспериментом, поиском новых форм, выразительных средств, то есть отстранены от зрителя. Национальный театр не имеет права игнорировать тех, ради кого работает. Но мы нашли другой выход. В Театре в фойе мы экспериментируем. Первым спектаклем стала постановка «Увертюра к свиданию» по новелле нашего патрона Ивана Франко. В репертуаре театра такие названия: Дж.Кромвел «Премьера» с участием корифеев Юлии Ткаченко и Натальи Лотоцкой. «Трагедокомедия о воскресении мертвых» Конисского. Казалось бы, большего риска не бывает: пьеса жанра «школьной драмы» да еще и играется на старославянском языке... Или сценическая композиция, осуществленная Александром Билозубом и Петром Панчуком по пьесе Стриндберга «Отец», которая стала первопрочтением этого произведения в Украине. Также поэма Байрона «Каин», которую осуществил Андрей Приходько (практически нет сценической истории, за исключением постановки В. Немировича-Данченко в начале века). Бенефисный спектакль Ларисы Кадыровой «Приданое любви» по Маркесу и последняя премьера «Охотники за снами» по прозе сербского писателя Павича.

Я уже упоминал Данченко, но не могу не сказать о том, что его выбор репертуара всегда был рискованно непредсказуемым. У него была какая-то особенная логика, иногда осознание ее приходило спустя много лет. Так произошло со спектаклями «Дядя Ваня» Чехова, «Визитом старой дамы» Ф. Дюрренматта, «Тевье-Тевелем» Шолом-Алейхема. Сколько звучало нареканий на избранный им репертуар, разговоров о том, свойственно ли это творческому почерку франковцев? Соответствует ли времени? Понадобилось шесть лет аншлагового проката, чтобы спектакль «Тевье-Тевель» получил национальную премию имени Тараса Шевченко. В январе спектакль прошел уже трехсотый раз. Непонятыми и непринятыми остались спектакли Данченко «Росмерсгольм» Г. Ибсена, быстро сошел последний вариант «Каменного властелина» Леси Украинки, «Зимний вечер» Старицкого. Жестко обошлись некоторые критики с его «Королем Лиром»... Не вступая в дискуссии, он упорно продолжал свою линию, обладая даром предвидения, вел нас, актеров, работавших в его спектаклях. Всегда предупреждал о возможном непринятии будущего спектакля. Но в то же время активно настаивал на его бесспорной обязательности для него, для развития театра. Именно эти спектакли остались для него главными, хотя рядом были им же поставленные кассовые...

Например, я когда-то хотел сам поставить «Эмигрантов» Мрожика. Но чем больше говорил, тем больше понимал, что никогда не стану режиссером. Вспомнил слова Михаила Ульянова, который с Кириллом Лавровым заканчивал пырьевских «Братьев Карамазовых» после смерти режиссера. После той работы Михаилу Александровичу показалось, что он кинорежиссер и может снимать кино. Но впоследствии Ульянов опомнился и признался, что не хочет пополнить когорту бесталанных кинорежиссеров. Он пробовал заниматься политикой. Я тоже. Но везде нужен талант. Назад во власть меня не тянет. Артисты и политики похожи, только политики играют в жизни, а мы на сцене. Актеры втягивают в эту игру людей, хотят понравиться зрителям, чтобы они плакали и смеялись вместе с ними. В политике совсем другие игры. Я сейчас от них отошел. Играюсь с Зигмундом Фрейдом, Сальвадором Дали, психоанализом. Очень много для себя интересного открыл...

— Можно ли назвать продуктивным время, когда вы занимали должность министра? Для вас и для культуры? О чем сожалеете? Что не успели сделать, находясь на этой должности?

— Я был министром культуры год и пять месяцев. Но сделал немного. Не успел запустить канал «Культура». Хотя нашел хороших спонсоров. Хотел, чтобы трансляция шла с 12 часов дня до 12 ночи. Спонсоры обещали в первый год 55 млн. гривен. Александр Негода (директор Национального космического агентства) давал сигнал спутника. Если стоит вопрос: как поднять престиж Украины, то я считаю, что очень просто. Создать телеканал «Культура» и показывать его на всю Европу.

Очень жалею, что мы не успели вступить в «Европейскую ассоциацию предпринимателей», которая защищает кинопространство Европы.

— Кто, на ваш взгляд, сегодня законодатель театральной моды?

— Я считаю, что равняться ни на кого не нужно. Нужно делать свое дело честно. Не знаю, кто сейчас в театре модный. Мода приходит и уходит, а искусство вечно.

— Вы по образованию театральный критик. Как считаете, почему сейчас так мало резонансных спектаклей? Что, на ваш взгляд, хочет сегодня видеть зритель? Почему очень часто не совпадают впечатления критиков и публики?

— Готовишь спектакль и думаешь, он будет кассовым. Тема интересная, а зритель не идет. А бывает, что и ни на что не надеешься — так, экспериментируешь. А в кассе билетов нельзя достать. Я не математик, чтобы высчитывать, какой спектакль будет иметь успех. Я практик. Считаю, что мы должны идти немножко впереди зрителя. Иначе будет беда.

— Если театр в стране все-таки живет, то украинский кинематограф едва дышит. Снимается очень мало картин. Когда, на ваш взгляд, закончится кризис в кино? Каким путем нужно идти? Может, не браться за эпохальные темы, которые нуждаются в больших средствах, а снимать камерные ленты, не брезговать сериалами?

— В советские времена киностудия им. А. Довженко выпускала 25 фильмов. Что, тогда не было кризиса? Ну снимали 25 фильмов, но каких?

Фильмы — это самая доступная идеология. Например, в Польше и в России тоже был кризис, а сейчас они поднялись. Сегодня приедешь на «Мосфильм», а там бурлит жизнь. В России деньги вкладываются. По сравнению с нами у них все шикарно, а если сравнивать с Голливудом, то — кризис. Сейчас вообще модно говорить о кризисе. Когда-то у нас отчитывались о достижениях, а сейчас с удовольствием отчитываются, что все плохо.

Можно привести слова Сковороды. Дед и баба построили хату, но не пробили окна. Заходят, а в хате темно. Баба говорит: «Старый дурак, бери мешок, поставь его на солнце, набери света и принеси». Дед вышел во двор, раскрыл мешок и начал ловить лучи. Набрал полный мешок. Занес в хату, раскрыл мешок, а в хате темно. Приуныли дед да баба. И тогда старуха говорит: «Нужно ехать в другие края, там все иначе». Вместо того, чтобы просто прорубить в своей хате окно.

Например, Ежи Гофман делает фильмы для массовой аудитории. Он крепкий мужчина. Ежи 73 года, и рюмку выпьет, и сигарету закурит. Над «Огнем и мечом» он работал по 14—15 часов в сутки. Гофман знает, что хочет рассказать. Любит свою режиссерскую профессию. Он хороший режиссер, который делает кассовые картины. Я помню, как проходила премьера «Огнем и мечом». Каким героем был Домогаров. От школьниц до бабушек при его появлении начинался шум. У нас кое-кто картину назвал антиукраинской. А в Польше Гофмана обвинили, что он снял проукраинский фильм. А я думаю, что идиотов хватает и в Польше, и в Украине. А фильм мудрый и очень талантливый. Вы можете себе представить, что наш Богдан Хмельницкий стал героем №1 в Польше. Когда я начинал работать над ролью, мы с Гофманом договорились, что Хмельницкий будет в картине разговаривать на трех языках. Я ночами сидел в наушниках и учил текст на татарском. Боже, я влюбился в этот язык! Там в нем такая музыка.

«ЧЕМ БОЛЬШЕ МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО НЕ НУЖНО ИГРАТЬ ХМЕЛЬНИЦКОГО, ТЕМ БОЛЬШЕ Я СКЛОНЯЛСЯ К ТОМУ, ЧТО ДОЛЖЕН ЭТО СДЕЛАТЬ»

— В романе Сенкевича украинцы изображены разбойниками и варварами. Вы не колебались, когда Гофман предложил играть в его картине?

— Я колебался. Действительно, Богдана Хмельницкого писатель изобразил гулякой и пьяницей. В сценарии Гофман сделал нашего гетмана совсем другим. Думаю, что предложить мне играть уговорила режиссера его жена Валентина. Я согласился сразу, но потом начались сомнения. Мне начали звонить депутаты, знакомые и советовали отказаться от роли. Я понимал, что если откажусь, то будет играть какой-то польский актер. А сыграет ли он лучше? Ведь чем больше мне говорили, что не нужно играть, тем больше я склонялся к тому, что должен это сделать. Моя мама училась в польской школе и тоже неодобрительно отнеслась к идее картины. Но когда она увидела фильм, то сказала, что Гофман мудрый. Во время работы над лентой мы с Гофманом очень сдружились и даже оказалось, что через его деда мы даже земляки. Его дед жил в Жовкве и был раввином в синагоге, а я родился в восьми километрах от этого городка — в Куликове. Кстати, в Польше Гофмана упрекали, что фильм проукраинский, а в Украине «Огнем и мечом» называли пропольским. А фильм вышел интересный, он достиг цели, нравится зрителю.

— Чем больше играет актер, тем в его арсенале больше штампов. У вас есть штампы?

— А что такое мастер? Это 250 штампов. У молодого их пять. Недавно Константин Райкин привозил моноспектакль «Контрабас». Он актер, который перевоплощается. Я видел его «Труфальдино...», который поставил для него Стуруа. Потрясающе! И в том спектакле он совсем другой, чем в «Контрабасе». Я смотрел два вечера. И первый спектакль был непохож на второй. Я подошел после окончания гастролей, и мы с Райкиным проговорили до четырех утра. Оказалось, что у нас много общих интересов. Он в жизни маленький, а на сцене кажется большим. Не каждый актер занимается перевоплощением, это очень тяжело. Прекрасно перевоплощался Евстигнеев. В «Трех сестрах» кроме Евгения Евстигнеева, играл Мягков, Мирошниченко, Коркошко, Давыдов — хорошие актеры. Но когда на сцене появился Евстигнеев, то зрители уже никого другого, кроме него, не слышали и не видели.

Чем больше работаешь, тем труднее не применять в роли то, что ты уже умеешь делать. Поэтому и возникают актерские штампы. У меня тоже есть штампы. Но я на сцене занимаюсь перевоплощением. Сначала нужно не мыслить в том ритме, в котором живешь. Даже иногда приходится насиловать себя. Это не по-православному, но если хочешь показать другого человека, то нужно влезть в его «шкуру». Ищу походку героя, чтобы она была совсем другой, чем у меня. Это как прокрустово ложе, такое напряжение на сцене, что когда через три часа спектакль заканчивается, то говорю: «Слава Богу, муки закончились». А потом приходит новая роль и опять ищешь новое. Не всегда удается. Играя исторические роли, я сам обогащаюсь. Во-первых, много читаю, чтобы понять, кого должен сыграть. Много прочитал о Фрейде. А вы знаете, что Зигмунд родился в Украине в Тысменице под Ивано-Франковском? Его родители год там пожили, а потом переехали в Моравию. Для меня Фрейд — галицкий интеллигент. На мой взгляд, он очень похож на львовского композитора Кос- Анатольского. Высокий, стройный, веселый, интеллигентный. Анатолию Иосифовичу пришлось учить вокалистов, которые даже нот не знали. Покажет ноту и спрашивает: «Деточка, что это? До? Повтори. Правда, это до? Молодец. Какая умница!»

Мне посчастливилось играть разные роли исторических личностей: Мазепу, Богдана Хмельницкого. Например, Ежи Гофман по профессии историк, он многое знал, а я наверстываю свои «белые пятна» чтением. Например, Петр I, когда увидел Печерскую Лавру при Мазепе, то решил уничтожить ее ауру, приказал построить дорогу, а напротив построить казармы. И это в монастыре! У нас духовность от поколения к поколению была прервана...

Например, когда находишь совсем новую пластику и мелодику героя, тогда может что-то и получается интересное. Иначе будет так, как говорил Треплев о Тригорине в «Чайке»: «Мило, талантливо, но по сравнению с Золя...» Треплев искал новые формы, а закончил чем? Дело не в старых или новых формах для писателя, а в том, что свободно льется из его души. Поэтому Чехов героя убирает как бездарного человека, и Костя идет стреляется. Я так думаю, что Антон Павлович специально убрал трепача. Кстати, Данченко открыл, что все чеховские герои жили в Украине в Сумской губернии. Удивительно это, ведь они петербургская интеллигенция. А вот вспомните. Старший брат Чехова Иван похоронен в Сумах. Там даже есть музей. И в «Трех сестрах» действие пьесы происходит в Украине. А Серебряков из «Дяди Вани» приезжает из Харькова в Сумы. Кстати, премьера «Чайки» в Санкт-Петербурге с Комиссаржевской провалилась. А второе прочтение состоялось в театре Соловцов в Киеве и прошло «на ура». И театр Соловцова спас пьесу...

Года три назад мы выступали с Лией Ахеджаковой в Санкт-Петербурге в Александринском театре. Ко мне подошел директор и спросил, знаю ли я, чем открылся Его Императорского величества театр? Оказалось, что спектаклем «Москаль-чарівник» Квитки-Основьяненко. И это императорский театр! А кто открыл Петровскую библиотеку? Феофан Прокопович. А как Ломоносов попал в Киево-Могилянскую академию? Что, взял лапти и пришел из Холмогор? Нет. Феофан послал. Легенда глаcит, что Ломоносов был внебрачным сыном Петра I...

«У НАС С СОВЕТСКИХ ВРЕМЕН ПРИВЫКЛИ ВИДЕТЬ ИСТОРИЮ ПОД ИМПЕРСКИМ УГЛОМ ЗРЕНИЯ»

— Сегодня наличием спонсоров могут похвастаться два-три национальных театра. Что нужно сделать, чтобы меценаты пришли и в другие театры? В кино? И вообще занялись культурой?

— Чтобы Верховная Рада приняла закон о меценатстве. И все может измениться, как в культуре, так и в экономике. Например, «Метрополитен-опера» живет за счет мецената — компании «Форд». В Америке нет государственных театров, в Европе их ограниченное количество. А у нас 101 государственный театр! Когда американский посол Мюллер об этом услышал, то сказал, что Украина — богатое государство, если имеет столько государственных театров. В США все театры частные. А «Метрополитен- опера» хорошо существует потому, что «Форд» вместо налогов платит взносы в театр.

У нас если слышат о деньгах, то каждый старается урвать для себя. Нет у нас современных Терещенко и Ханенко. Не интересуются «новые украинцы» искусством. Хотят дать копейку и сразу получить прибыль на гривню. А так не бывает. Хотя Национальный театр имени И. Франко не может жаловаться на отсутствие спонсоров и меценатов. Но я говорю об общем состоянии театров в Украине. Вспоминаю премьеру 1999 года «Огнем и мечом» в Польше. Только на рекламу Ежи Гофман вложил 2 млн. долларов. Мы приехали в Институт кинематографии, заходим — плакатов море, огромная панорама, муляжи. А на столе под стеклом фотография каждого актера и какие-то его вещи. Около моего портрета лежат усы, в которых я играл Богдана Хмельницкого. Я пошутил, что экономика должна быть экономной, и если те усы почистить, еще несколько актеров могли бы в них сниматься. А Гофман мне отвечает: «Вы делали социализм, и мы делали. Вы воруете из 100% — 102, а мы воруем из 100% — 99. И этот 1% идет на развитие культуры». Когда я рассказал эту шутку некоторым чиновникам в Кабинете Министров, один из них спросил: «А что, Гофман экономист?»

— Сейчас в Украине проходит Год Польши. Как вы считаете, вражда между нашими народами уже заканчивается?

— Думаю, что давняя вражда между людьми до сих пор не улеглась. Историю нужно знать, но не переписывать ее заново. А что, молодые знают? С поляками я встречаюсь не на бытовом уровне, а на творческом. Во Львов часто приезжали их коллективы, но даже тогда меня удивляло, что гости считают наш город своим. Я не учил польский язык, но читать умею, понимаю, могу говорить. Львов был богемным, творческим городом. Многие польские режиссеры начинали работать там. И никто из них не задумывался, что Львов построил наш Данила Галицкий, они считали, что это польский город.

— Нам в редакцию передали подарок — конфеты. Их изготовили полтавские кондитеры. Но удивило оформление — Петр I — герой Полтавской битвы, пушкинские стихотворения. А из Днепропетровска подарочный набор «Екатерина II». И это выпускают украинские фабрики. Кого пропагандируем? Что с нами происходит?

— Могу процитировать слова Леонида Киселева: «Зачем он нам державный этот конник? Взорвать бы, чтоб копытом в небеса». Шевченко правильно писал, что Петр первым распинал нашу Украину. Плохо, что мы себя не ценим, гнемся, склоняемся. Я могу вспомнить, когда в ранге министра побывал в Крыму. Повезли меня в Бахчисарайский дворец. Когда-то в тех краях Екатерина ехала из Ессентуков и зацепилась возом и об этом событии подробно рассказывают экскурсоводы. А когда я спросил, что еще здесь у вас интересного, то одна сотрудница музея повела в одну комнату и рассказала, что здесь два года Богдан Хмельницкий был в плену. А кто об этом знает? Экскурсантам показывают фонтан. Просят обратить внимание на розу вверху, капающие «слезы» и бюст Пушкина. А почему не рассказать, что здесь бывали Леся Украинка и Мицкевич? Дальше. Еду во дворец графа Воронцова. Масса портретов царей и вельмож, а все картины украинских художников пылятся в запасниках. Почему? Приезжаем в Ялту — музей Чехова. Сколько выдающихся людей бывало в доме писателя. О русских рассказывают, а об украинских художниках — нет. Есть о чем подумать...

— На наш взгляд, это просто непристойность.

— Нет, это не непристойность, а конкретная идеология. Почему-то россияне не любят вспоминать декабриста Рылеева, написавшего поэму «Войнаровский», в которой он Мазепу изображает героем, восставшим против российского самодержавия в лице Петра Первого. У нас с советских времен привыкли видеть историю под имперским углом зрения. Я не говорю, что картина Ильенко «Молитва за гетмана Мазепу» — шедевр. А возможно, шедевр. В ней режиссер сделал очень важную вещь: он привлек внимание зрителей к фигуре Мазепы, Петра. Мало кто видел картину (она не была в широком прокате), но была поднята огромная тема. И если кто-то хочет знать больше, он пойдет в библиотеку, углубится в архивы. Нам есть чем гордиться. Нужно научиться хорошо подавать свои достижения. Я недавно снялся в фильме Дмитрия Месхиева «Свои». Картина только выходит на экран, а уже сделаны фотокарточки с главными героями картины. Молодцы «мосфильмовцы» — умеют рекламировать свою продукцию.

— Как на ваш взгляд, какую в Украине нужно поставить пьесу, чтобы в людях разбудить их национальную гордость? Что такое свобода? Как без нее жить?

— Универсальной пьесы, пьесы- рецепта, пьесы-таблетки нет. Чтобы лучше понять, кто мы и откуда, нужно ставить произведения Шевченко, Леси Украинки, Шекспира, Чехова, Ибсена, Шолом-Алейхема, Пинтера, Шевчука, Кафки, Джонсона...