Сто мгновений Федора Нирода

Имя Федора Нирода стало одним из синонимов Киевского театра оперы и балета — 27 лет (с 1961 по 1989 гг.) он был его главным художником. В оформлении мастера поставлены спектакли: «Милана», «Ярослав Мудрый», «Наталка Полтавка», «Руслан и Людмила», «Абесалом и Этери», «Франческа да Римини», «Лебединое озеро», «Пиковая дама», «Ольга», «Наймычка», «Дон Карлос», «Хованщина». В нынешнем репертуаре Национальной оперы до сих пор идут постановки в ниродовской сценографии. Это оперы — «Князь Игорь» и «Евгений Онегин»; балеты — «Спартак» и «Ромео и Джульетта» (в юбилейном вечере партию Джульетты исполнила Елена Филипьева, Ромео — Геннадий Жало)...

«ПОМЕНЬШЕ ТРЯПОК — ПОБОЛЬШЕ ХАРАКТЕРА»

На киевской сцене балет Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта» идет уже 36 лет. Благодаря самобытной сценографии Федора Нирода и хореографии Анатолия Шекеры, соединивших трагедию с поэзией, предельно обостривших все чувства и конфликты, дав возможность зрителям не только увидеть, но и пережить трагедию вместе с ее героями, спектакль обрел мировую славу. На этом спектакле выросло несколько поколений замечательных танцовщиков, мастерству украинских артистов и постановщиков рукоплескала публика многих стран мира. В 1991 г. когда отмечали столетний юбилей Прокофьева, решением ЮНЕСКО лучшей интерпретацией балета «Ромео и Джульетта» была признана киевская версия 1971 года (дирижер — Олег Рябов).

В этом балете раскрывались таланты таких известных танцовщиков: Аллы Гавриленко и Валерия Некрасова, Ираиды Лукашовой и Валерия Парсегова, Людмилы Сморгачевой и Николая Прядченко, Татьяны Таякиной и Валерия Ковтуна...

Сегодня кажется невероятным, но музыка к балету «Ромео и Джульетта», с триумфом покорившая все сцены мира, поначалу была отвергнута музыкальными критиками. Понадобилось пять лет, чтобы она зазвучала в театрах. Любопытно, что первоначальный финал, предложенный композитором, оказался счастливым и послужил поводом для отклонения партитуры, хотя более глубокие причины скрывались в самой прокофьевской музыке, совсем непохожей на то, к чему привыкли танцовщики, в чем позже, уже в процессе работы над спектаклем в Большом театре, признавалась тогдашня примадонна Галина Уланова.

С макетом декораций киевской постановки произошла та же история — его не приняли. Худсовет был настроен увидеть помпезные формы в духе Ренессанса, что-то наподобие того, что было сделано в Большом театре Петром Вильямсом. Нирод же считал, при всем глубоком уважении к таланту своего коллеги, что тот, как и многие другие, не избежал исторической и эмоционально-эстетической ошибки. «Декорация не может быть лишь фоном, она должна соответствовать духу времени, драматургии сценария и музыки, а цветовая гамма — звучанию», — считал Ф. Нирод. Стремление к созданию единой художественной среды — краеугольный камень коллективного творчества...

Федор Нирод — аристократ по крови и духу, корни чьего благородного генеалогического древа уходят в глубь веков, а ветви сплетают славные шведские и украинские корни, со своим тонким чутьем художника сумел найти такую грань, которой не было ни в одной из бесчисленных постановок шекспировской трагедии. «Это принципиальное решение пришло ко мне благодаря тому, что я хоть и всего одно мгновение, но побывал в Вероне, во дворе Капулетти, под балконом Джульетты». Произошло это задолго и безотносительно к постановке, но немеркнущие впечатления помогли создать тот шедевр сценографии, которым зрители наслаждаются и сегодня. Помня мрачный двор средневекового замка, похожий на колодец, и почувствовав всю жестокость эпохи феодализма, Федор Федорович в процессе работы над эскизами и макетами решительно отказался от пышности, свойственной расцвету итальянского Ренессанса, справедливо увидев в трагедии Шекспира лишь его первые ростки, пущенные юными влюбленными, бросившими вызов жестоким законам средневековья. Декорации Нирода как ничто иное подтверждают факт, что, действительно, «нет повести печальнее на свете…»

Но… худсовет макета не принял. Рекомендовали «исправить по замечаниям», «добавить неба и бархатных портьер». Нирод настолько был уверен в своей правоте, что сказал: «А ну их» и — проявил характер — ничего менять не стал. Дождавшись, когда постановочная суета достигла апогея, художник отдал в работу свои неутвержденные эскизы... Зрители и критики с восторгом приняли спектакль...

Обладая чертами индивидуальности, сценография «Ромео и Джульетты» позволяет в полной мере проявить свое мастерство осветителям, а в 70 х художником по свету в театре был Виктор Гоженко. Нирод придавал работе осветителей колоссальное значение, ведь именно благодаря им серо-коричневая громада стен, доходящая до самых колосников, волшебным образом превращается то в пастельно-светлую спальню Джульетты, то в помпезный зал для балов с благородным старым дубом и позолотой внутренней отделки. Девиз Нирода-художника — «поменьше тряпок, побольше характера». Многофункциональность мостика, как бы перекинутого между домами Монтекки и Капулети, придает ему такое смысловое наполнение, каторое свойственно отдельно взятому персонажу. То он просто мостик, то, оскалившись подсвеченными изнутри арками-переходами, становится местом кровавых схваток двух враждующих сторон, то превращается в помост для ложа Джульетты, то в трибуну правящего суд герцога Вероны. Нирод был противником пустого натурализма, а проповедовал условный реализм.

«КАК МНОГОЕ МЫ, ЗАБЫВАЯ, ТЕРЯЕМ»

Федор Федорович, размышляя о творчестве и искусстве в книге «Воспоминания художника, или Записки счастливого человека», вышедшей только в 2003 году (через семь лет после его смерти) сетует: «Художники ХIХ века — Коровин, Головин и другие — занимались живописью, работали в театре и были большими мастерами, а не сценографами». Эскиз декорации, в отличие от эскиза к будущей картине художника-станковиста имеет самостоятельное значение и является законченным произведением искусства, но для публики, чаще всего, остается недоступным, и даже столетие художника не стало поводом для демонстрации в какой-либо галерее его работ. А жизнь спектакля, в котором воплощены взгляд художника, как правило, ограничена во времени... Давно не идет на киевской сцене опера «Абесалом и Этери» З. Палиашвили, декорации к которой грузины оценили выше ленинградского и своего, тбилисского спектаклей. Увы. декорации первой постановки 1975 г. оперы Г. Майбороды «Ярослав Мудрый» были уничтожены, чтоб не занимали места на складе. (Отдавая должное художникам Рындзакам, сделавшим новую сценографию оперы, невольно задаешься вопросом — не лучшим ли посвящением 100 летию художника моглабы стать ниродовская версия «Ярослава Мудрого» в Национальной опере, но, увы, эта потеря необратима). Хотя, например, в Гранд-Опера, «Жизель» и сегодня идет в декорациях, созданных Александром Бенуа; Андрис Лиепа не жалеет средств на возрождение декораций Льва Бакста...

«Как многое мы, забывая, теряем», — это слова из книги воспоминаний Ф. Ф. Нирода... О своих славных предках, обрусевших шведских графах, блестящих военных, верой и правдой служивших отечеству и сложивших голову за него (один из дядьев, Алексей Михайлович, мичман крейсера «Варяг», погиб в бою у Чемульпо, другой — Георгий, в память о брате ушедший во флот, был расстрелян вместе с крейсером «Светлана» в неравном бою с японцами). С другой стороны — о материнском дворянском роде Мухановых, который, по семейным преданиям, происходил из Золотой Орды (через свою прабабку В.В. Лукашевич-Трепову Нирод является прямым потомком гетманов Д. Апостола, И. Скоропадского, П. Дорошенко). О петербургском детстве и киевском отрочестве и взрослении...

С волнением читаешь воспоминания художника о матери, тяжело перенесшей смерть 36 летнего мужа, которого онаочень любила (не выдержав горя — заболела психическим расстройством, год лечилась, сначала в С.-Петербурге, а потом в Висбадене...Вернулась, чтобы вырастить детей, внуков, а в конце жизни вновь утратила связь с реальностью). Это была последняя графиня, которая в своем имении в Троще под Житомиром построила аптеку, где крестьяне бесплатно получали лекарства. А во время Первой мировой войны стала хирургической медсестрой. В гражданскую войну сама мыла полы и посуду, стирала и готовила...

Федор Нирод пишет и об институте, где было «интересно и неистово»: о своих встречях с Маяковским, Мейерхольдом, как принимал участие в конкурсе на лучший киноплакат, а 300 рублей премии, потратил на покупку пальто и поездку в Москву и Ленинград... В зале Тициана офицеру, позволившему скабрезные высказывания по отношению к «Венере с зеркалом», в которую Федор был отчаянно влюблен — как в произведение искусства и, как в реально существующую женщину, Нирод дал пощечину. Он с болью писал, как переживал, узнав, что тогдашние власти продали«Венеру» за бесценок Америке...

Когда листаешь страницы воспоминаний художника, то кажется, что слышишь голос Федора Федоровича, словно вы вместе познаете мир, делаете открытия и влюбляетесь на всю жизнь — в театр...