Юрий ГРИГОРОВИЧ: «Я ушел из Большого театра, не позволив себя обуздать»

Председатель жюри Первого международного конкурса классического танца «Фуэте «Артека»-98», крупнейший хореограф ХХ столетия, президент международного союза деятелей хореографии Юрий Григорович прилетел в Крым из Японии, где возглавлял жюри творческого состязания юных артистов балета стран Тихого океана. Веселые артековские пионервожатые в симферопольском аэропорту с мэтром разминулись, и ему пришлось добираться до Гурзуфа самостоятельно. Заместитель генерального директора «Артека» Сергей Ерохин, увидев выходящего из такси Мастера, был в отчаянии. Но скромный, начисто лишенный амбиций Григорович в ответ улыбнулся: «Бывают накладки...». И сразу же приступил к делу — нужно было готовиться к вечернему просмотру конкурсантов.

Работа жюри, как на каждом балетном конкурсе, была очень напряженной: дневные и вечерние просмотры, обсуждения каждого участника, которые затягивались до глубокой ночи, мастер-классы для конкурсантов, встречи с педагогами... И все же Григоровичу удалось выкроить из расписанного по минутам распорядка несколько часов для эксклюзивного интервью газете «День». Скажу сразу, интервью он давать никогда не любил, а ныне вообще избегает встреч с журналистами. После ухода из Большого театра, балет которого Григорович возглавлял более 30 лет, ни в каких пресс-конференциях и встречах он не участвует. Умеет очень вежливо и корректно отказаться.

Легенд и слухов вокруг него всегда было много. Восторги, панегирики, искренние восхищения самобытным талантом и его балетмейстерскими шедеврами соседствовали с упреками, критическими нападками, завистливыми поношениями. Однако все — и его страстные поклонники и не менее отчаянные недоброжелатели — всегда понимали, что без Григоровича невозможно представить развитие мирового балета, да и, пожалуй, всей художественной культуры последних четырех десятилетий. А как сегодня живет Юрий Григорович? Чем занимается? Наверняка больше отдыхает, размышляет о прошлом, возможно, пишет мемуары? С этого вопроса и начался наш разговор под шум прибоя на берегу Черного моря.

— Как ни парадоксально, но жесткий творческий ритм моей жизни и балетмейстерской деятельности не только не изменился, но стал намного напряженнее и стремительнее. Работая в Большом театре, возглавляя его огромную балетную труппу с ее многочисленными ежедневными проблемами, зарубежными гастролями, премьерами, возобновлениями, вводами, я не имел возможности часто выезжать на постановки в другие театры, приходилось отказываться от многих весьма заманчивых предложений. А сегодня я свободен и приглашения поступают со всего мира. Могу с удовлетворением сказать, что интерес к моему творчеству не угас. Наоборот, сегодня в мире очень вырос «спрос на Григоровича». Моя работа ныне расписана по дням, по часам, даже по минутам. Так что скучать мне некогда. В Мексике в ближайшее время начинается работа над постановкой балета «Спартак» А. Хачатуряна. Оттуда путь лежит в Россию, в Краснодар, где в Театре балета состоится премьера моей новой редакции «Раймонды» А. Глазунова по заказу французских импресарио, затем лечу в Уфу на премьеру моей обновленной версии «Спящей красавицы» в Национальном театре оперы и балета Башкортостана, которую тоже ждут зарубежные импресарио.

Потом ненадолго в Москву и снова в путь — в Прагу, в один из лучших театров Европы — Народную оперу, где вместе с Наталией Бессмертновой начинаем постановку «Щелкунчика». И все это только в течение сентября.

— Известно, что в Большом театре дела идут неважно. Недавние гастроли московского балета в Санкт-Петербурге на сцене Мариинского театра вызвали бурю критики. Появились слухи, что Григоровича хотят вернуть в Большой. А если бы действительно предложили вернуться?

— Наверняка отказался бы. Я отдал Большому почти 33 года жизни, как никакой иной балетмейстер. Эти годы — самые прекрасные и плодотворные в моем творчестве. Однако хочу рассеять превратное мнение о том, что худрук и главный балетмейстер такого театра — полновластный хозяин своего коллектива. Это не так: Большой — это придворный, правительственный театр, парадная гостиная Министерства иностранных дел и хозяев страны. Каждый вечер здесь правительственные делегации, президенты, премьер-министры и короли. Во все дела постоянно вмешивается высокое начальство, диктует свои требования, а порой бесцеремонно нарушает творческий процесс. Сколько сил отняли, например, грубые попытки партийных чиновников затормозить мою работу над «Иваном Грозным» на музыку С. Прокофьева, обвиняя меня в апологии царизма. Успокоились только тогда, когда через несколько месяцев я поставил своего «Ивана Грозного» на сцене парижской «Гранд-Опера», где спектакль имел шумный успех. Категорически запрещали ставить балет «Ромео и Джульетта» С. Прокофьева, так как в 40-е годы его уже ставил в Большом театре другой балетмейстер. Пришлось предложить свою версию «Гранд-Опера», и только через год после весьма успешной премьеры в Париже мою версию «Ромео и Джульетты» разрешили поставить в Москве, в театре, где я, по утверждениям моих оппонентов, был монопольным хозяином.

А сколько раз худсовет не принимал постановку балета «Золотой век» Д. Шостаковича! Лично министр культуры Фурцева запретила самую дорогую для меня работу — новую редакцию балета «Лебединое озеро» П. Чайковского, которая впервые полностью соответствовала замыслу композитора... Вмешивались в современные постановки, в интерпретации классики, диктовали, кого я могу пригласить на постановку спектакля, а кого нет. Многие выдающиеся хореографы Европы и США, с которыми я дружил и очень хотел, чтобы они поставили в Большом свои балеты, так и не получили приглашение от театра.

— А обвиняли во всем Григоровича. По сей день Майя Плисецкая клеймит тебя, что именно ты не пустил в Большой театр Сержа Лифаря, который хотел поставить для нее свой балет «Федра».

— Об этом говорит, увы, не только она. И это откровенная ложь. С Лифарем я очень дружил, он искренне любил мою семью. И я, и Наталия Бессмертнова много раз встречались с ним в Париже, были награждены всеми самыми высокими премиями и дипломами Французского института хореографии, который он возглавлял. Еще в 1969 году, когда я возглавил подготовку Первого московского международного конкурса артистов балета, мне удалось настоять, чтобы Сержа пригласили в качестве почетного гостя. Он приехал, был счастлив, приходил к нам с Наташей домой. Только мне сказал, что тайком съездит на пару дней на родину, в Киев, на могилы своих родителей. Очень высоко оценивая его балеты, я пригласил Лифаря поставить в Большом театре «Сюиту в белом» для Екатерины Максимовой и Владимира Васильева и «Федру» для Майи Плисецкой. Он с радостью согласился и мы вместе пошли решать это в министерство культуры СССР. Министр Фурцева приняла нас приветливо. Благодарила Сержа за то, что он подарил России бесценные вещи и рукописи А. С. Пушкина, и заявила, что поддерживает мое предложение. А когда визит закончился и окрыленный Серж выходил со мной из огромного кабинета, прозвучал резкий окрик министерши, которая по профессии была ткачихой: «Товарищ Григорович, задержитесь!». Серж вышел в приемную, а я услышал грубую брань сродни извозчичьей: «Да как вы смеете! Кто вам позволит приглашать в наш театр эмигранта! Большой театр не ваша вотчина! Вы там ничего не решаете! Мы можем вас вышвырнуть в любую минуту!». Этот истерический крик и сейчас звучит в моих ушах. И это говорилось в адрес деятеля культуры, увенчанного всеми самыми высокими званиями и наградами, лауреата Государственных и Ленинской премий, Героя Социалистического Труда. Вот подлинное лицо хозяев нашего искусства! Конечно, постановки Лифаря в репертуарный план не включили, я получил выговор за самовольное решение. Из-за этого даже хотел уйти. Ведь приглашений в лучшие театры мира было множество. Особенно после успеха постановки балета «Спартак» А. Хачатуряна. Но чувство острой обиды победило чувство огромной ответственности за любимое дело, за прекрасный коллектив и за выдающихся, любимых мной актеров. Разве мог я их бросить?

— Ты говоришь о Васильеве, Максимовой, Плисецкой, Лиепе с такой теплотой и нежностью, словно не они обливали тебя желчью, поносили тебя и в прессе, и на телевидении.

— А что позволяли себе артисты-коммунисты на партийных собраниях, куда меня, беспартийного, вызывали на идеологическую расправу? Именно они, для которых я сочинял их лучшие роли, везде и всюду кричали: распни его! Но ты знаешь, что я нигде и никогда не сказал о них ни одного плохого слова. Однако они не унимались: Григорович — тиран, монополист, враг театра, его балеты устарели.

— Когда в этом году Большому театру пришлось ехать на ответственные гастроли в Санкт-Петербург, новое руководство срочно включило в репертуар «устаревшие», по его мнению, балеты «Спартак» и «Легенду о любви». Кстати, именно эти спектакли выше всего были оценены критикой, которая резко негативно писала о новых постановках, в частности, о «Лебедином озере» Васильева. В современном мировом балетном искусстве ты создал новый жанр, вошедший в историю ХХ века как многоплановый масштабный «большой балет Григоровича», жанр в котором сформировалось несколько поколений звезд, многие из которых, увы, об этом забыли. Ты всегда щедро давал возможность многим из твоих оппонентов танцевать в театре не 20 лет, как положено до пенсии артисту балета, а 30 и даже больше.

— Балет — прекрасное, но очень жестокое искусство. Талантливому актеру едва за 40 лет, он в расцвете, он полон сил, а ему нужно уходить. Его лучшие роли отдают молодым, ставят новые балеты на них. Это закон балетной сцены, однако с ним никто не хочет мириться, особенно крупные артисты. На Западе, где давно существует контрактная система, этот процесс проходит не так болезненно. А у нас — ненависть и война. Так произошло и в Большом, когда стареющие звезды вынуждены были уступить на сцене место молодым.

— Говорили, что тебя убрали из Большого вопреки неоднократным забастовкам балетной труппы, которая требовала, чтобы Григорович остался худруком балета.

— Это был искренний, наивный порыв молодежи, которая связывала свое будущее с моими балетами. Разговоры, что меня «убрали», сильно преувеличены. Я ушел сам, ибо не мог мириться с воинственным равнодушием и безразличием к искусству нового руководства, не мог противостоять хаосу, бескультурию, откровенному цинизму. Требовал условий для нормальной творческой работы. Написал семь заявлений об уходе по собственному желанию. Последнее подписали. Я ушел, не позволив себя обуздать. За мной ушли крупные мастера, которые не мыслили свою творческую жизнь с иным руководителем.

— Правда ли, что ты отказался от юбилейного вечера в Большом?

— Я откликнулся на предложение отпраздновать юбилей на сцене родного Мариинского театра, где 50 лет назад начался мой путь в балетное искусство. Здесь я создал свои первые постановки. Санкт-Петербург — город, где я родился, где родились мои родители. Мама — дочь царского адмирала, итальянца по национальности Альфреда Розая и сестра знаменитого танцовщика Мариинского театра, соученика Вацлава Нижинского, ведущего актера парижских «Русских сезонов» Георгия Розая; в родословной моего отца переплелись русские дворянские и украинские казацкие корни. Ведь один из моих предков был соратником гетмана Ивана Мазепы, о чем не раз говорил мой прадед по отцовской линии. Санкт-Петербург занимает в моем сердце особое место. Здесь у меня действительно было все впервые: первые учителя с улицы Росси, первые ученические партии, первый театр, первые профессиональные роли, первые хореографические сочинения в операх и первые самостоятельные большие балеты. Первая руководящая должность — здесь; первые зарубежные гастроли, успех и известность — все отсюда.

— Надеюсь, тебе дорога и Москва, где твоя семья живет уже 34 года. Скупой на похвалы Дмитрий Шостакович очень точно сказал: «Художественная жизнь Москвы немыслима без Григоровича, его спектакли — визитная карточка нашей столицы, одна из вершин ее культуры». Незабвенная Галина Уланова писала: «Григорович — это слава и гордость Москвы и ее Большого театра. Бывая с театром в гастрольных поездках по всему миру, я снова переживаю славу Большого балета, притягательная сила и успех которого связан со спектаклями Григоровича».

— Москву я тоже люблю, но теперь бываю там очень редко. Мне посчастливилось побывать почти во всех столицах мира — в одних гастролировал с театром или со своей молодежной труппой «Григорович-балет», в других ставил спектакли, возглавлял жюри конкурсов и фестивалей. В Киев впервые приехал в июне 1994 года на Первый международный конкурс балета имени С. Лифаря и сразу же влюбился в этот величавый красавец-город. Вообще с Украиной у меня связано немало дорогого. Здесь мои друзья, здесь мои корни — украинских дворян Григоровичей, переехавших в начале прошлого века в Петербург.

С балетом украинского композитора Дмитрия Клебанова связан мой балетмейстерский дебют на сцене детского театра балета Ленинградского дворца культуры им. А. М. Горького. Тогда мне только исполнилось 20 лет. Я горд, что стоял у истоков конкурса им. С. Лифаря и фестиваля «Серж Лифарь де ля данс» и что Украина вернула на родину когда-то запрещенное имя своего великого сына — великого хореографа и танцовщика. Радуюсь, что лифаревский конкурс получил большой резонанс в Европе и во всем мире, что он приобретает все больший авторитет. Это красноречиво доказал второй конкурс им. С. Лифаря. Мне приятно, что получил приглашение возглавлять международное жюри и на третьем лифаревском состязании молодых артистов и хореографов.

Конкурс в «Артеке» прекрасно организован. Среди участников много ярко одаренных детей и молодых артистов. Особенно хороши воспитанники киевской Украинской Академии танца и прежде всего артистичные, музыкальные и виртуозные Наташа Домрачева и Виктор Ищук, завоевавшие золотые медали. Думаю, что у этого конкурса большое будущее и он со временем может превзойти известное состязание в Варне на болгарском берегу Черного моря. Генеральная дирекция «Артека» и Украинская Академия танца, почетным президентом которой я являюсь уже пятый год, создают Международный центр развития хореографии, куда будут приезжать на фестивали, конкурсы, мастер-классы юные танцоры и педагоги со всего мира. Мне предложили возглавить этот Центр, и я с радостью согласился: ведь необходимо поддерживать все, что связано с будущим искусства танца.

— Время сегодня для развития искусства, к сожалению, не очень благоприятное как в России, так и в Украине. Да и многие крупные зарубежные театры также переживают художественный кризис...

— Суждения о глубоком кризисе или о прогрессе в балетном искусстве весьма относительны. Там, где нет объединяющей актерскую труппу значительной художественной идеи, где не выработан свой сценический стиль, где все ограничивается лишь туманно сформулированными просветительскими целями, не помогут ни роскошные театральные здания, ни совершенная техника, ни большие субсидии. В мире сегодня есть не только кризисные ситуации, но и немало творческих откровений. Жаль, что в искусстве все чаще открытый коммерческий цинизм и воинственное потребительство размывают духовную среду, вытесняют живительную связь с культурной традицией. Обидно, что многие думают не о деле, не о профессии, а стремятся привлечь к себе внимание, сделать нечто невероятное. Поражает какая-то необыкновенная озлобленность, агрессивность в людях театра, стремление как бы схватить кусок и убежать, боязнь, что если сегодня своего не ухватят, завтра вообще ничего не получат, тенденция разделять все взгляды и мнения на две категории: «мои» и «неправильные». Спокойного профессионального чувства собственного достоинства вообще как бы не существует, вместо него колоссальные амбиции, ничем, как правило, не подкрепленные. Японцы точно подметили причину многих наших проблем: «Она в безразличии к тому, чем занимаетесь». Особенно беспокоит меня то, что равнодушие и разочарование овладевают молодежью. Будущее нашего искусства зависит от двух вещей: от смелой творческой воли молодых, от того, насколько серьезно они сознают свою связь с отечественной и мировой культурой, и от того, насколько искренне, заинтересованно все мы поможем им выстоять и создать профессионально безупречные художественные ценности.