Почему я перестал ходить в Оперу

После войны я учился в Киевской средней художественной школе им. Шевченко. На то время осиротел. Но моя полуголодная учеба не была чем-то удивительным. Потому что не один я ходил среди голодных. Очень любил музыку и пение, хотя не имел ни музыкальных, ни певческих талантов.

Всегда с благодарностью вспоминаю замечательного человека и прекрасного художника Сергея Григорьева, который, получая очередную премию, давал немножко денег на булочки с повидлом. Но нас, голодных, не так радовали булочки, как билеты в театр. В общежитии почти все были меломанами. А нас было несколько десятков. Так я приучился к Опере...

После школы в художественном институте каждый месяц со скромной стипендии покупал билеты на оперные спектакли. После григорьевских благодеяний ниже галерки не тянул.

Позже, когда имел возможность сидеть на более приличных местах, не пропускал ни одного гастролера (Давыдова — Кармен, Козловский, Лемешев и другие). Их вкрапления инородного языка не мешали украинскому пению.

И вдруг (после капитального ремонта) почувствовал что-то не то в звучании любимых опер. Думал, что с ремонтом испортили акустику. Перестал ходить в Оперу. Статья Максима Стрихи (19—20 августа) открыла мне глаза! Пение на чужом языке (плохо усвоенном) исказило звучание. Как писал апостол Павел, молитва на непонятном языке не дает нужного эффекта. Для меня пение, поэзия и молитва — вещи однозначные.

Сердечно благодарю пана Максима за статью. И рад за него, одного из создателей Общества защиты Языка, который не ударяется в теоретическую защиту, а находит жизненные примеры и видит скрытую русификацию. И не в пример А. Мокренко, тоже одному из основателей общества (теперь «Просвіта»), который на должности директора Оперы потерял то, чего добились в 1920-х годах предшественники.