Слово о матери, солдатской вдове

Не догадывалась я, прощаясь с матерью, что через многие годы мне станет так больно вспоминать ее. А получилось именно так. С течением времени и собственным опытом пришло глубокое осознание величия ее материнского подвига. И вместе с ним усилилось чувство неуплаченного долга и вины в том, что в последние минуты, когда мама еще слышала меня, я, перепуганная, растерянная, не успела или не сумела найти для нее самые нежные, самые теплые слова. Теперь это мучает и побуждает взяться за перо.

Черный день 22 июня 1941 года навсегда отметился в детской памяти. Ночью в нашем Обухове, расположенном за полсотни километров от Киева, было слышно, как бомбили столицу. В полдень соседи собрались около единственной в нашей округе радиоточки, ожидая сообщения. Когда же услышали, что началась война, все женщины начали голосить, как на похоронах. Затем заплакали перепуганные дети.

Ночью отцу принесли повестку из военкомата, а через день его отправили на войну. К пункту сбора мы отправились всей семьей. Трехлетнюю сестренку и полуторагодовалого братика родители несли на руках. Я, десятилетняя, бежала рядом.

Когда мужчин построили в шеренгу для переклички, братик высвободился из маминых рук, притопал к шеренге и прислонился к отцовым ногам. Так они попрощались. Позже, когда наши вернулись, братик бегал за бойцами и спрашивал каждого «дядю», не видели ли его отца. После ответа переспрашивал: «А может, вы мой отец?» Мать вытирала слезы.

Собираясь на войну, отец успел порубить все имеющиеся во дворе дрова. Запас был небольшим, недели на три. Действительно ли он так думал, или хотел мать успокоить, но пообещал, что не успеет она сжечь эти дрова, как «мы его проклятого разобьем», и он вернется. Не вернулся. Проглотила отца война. Позже на наш запрос пришло сообщение, что пропал без вести. В последний раз его видели в лесу на киевском оборонном рубеже. Возможно, и остался там непохороненный. Было тогда отцу всего 32 года.

А на молодую солдатку навалились, уцепились когтями и не отпустили до смертного часа вопросы... Чем обогревать дом? Чем накормить деток? В чем выпустить их на улицу в холодную пору? Как обеспечить им образование? Помощи — нет. Да еще и обязательная трудовая повинность летом, как во время оккупации, так и после.

Правда, когда восстановилась советская власть, нам начали выплачивать пенсию 50 рублей в месяц. Буханка хлеба на базаре стоила тогда дороже. Иногда еще выдавали какую-то одежду из тогдашнего секонд-хенда.

Продовольственные трудности начались с первых дней оккупации. Дело в том, что последние два года наша семья не имела огорода. Его забрал колхоз за то, что мать не пошла на работу, отказавшись нести своих младенцев в колхозные ясли, где уже угробили ее сына. Поскольку декретных отпусков не было, то колхозное собрание признало поступок матери недостойным и постановило наказать семью голодом. Огород отдали соседям. Нам оставили тропинку от порога до ворот. Отец работал ездовым в организации «заготскота». Там ему выделили несколько соток далеко в поле. Так семья перебивалась.

Теперь мать должна была перенести на плечах весь урожай домой. А война до сентября не отпускала ее от дома.

Колхозники делили пшеничное поле. Мать оттуда прогнали. Кто-то бросил насмешливо: пусть Сталин беспокоится о ее детях.

Тяжело, медленно приходил опыт выживания. Дрова научились носить из леса. Это пять-шесть км от села. Еще собирали повсюду сухой сорняк. Соседки придумали систему экономии топлива летом. Печи топили по очереди через день и носили друг к другу горшки. Поэтому каждый раз в печи варилось несколько борщей.

Пищу добывали «из-под ног». Собирали в поле остатки после жатвы — колоски, картофель, сахарную свеклу. Летом вся зелень шла на стол. А зимой было и голодно, и холодно. И кто может определить, кому тяжелее было в те страшные времена: отцам рядом со смертью или матерям смотреть в голодные глазенки посиневших от холода деток?

Проклятая зима 1946-47 годов была с постоянным ощущением голода! За спасением мать ринулась на рынок, собиравшийся ежедневно. Покупала по несколько килограммов проса и еще какое-то зерно. Просо мы толкли в ступе, а зерно ходили молоть на ручной мельнице. Потом измеряли пшено и муку стаканом на рынке. Имели заработок по полтора-два стакана пшена и муки. Этот заработок и молоко, которое давала коза, спасли нас от смерти. А из просяной мякины и картофельных очисток мама пекла лепешки. В руках они рассыпались, во рту очень шелестели, а проглатываться не хотели.

Следующие годы были не намного легче. В Обухове начали продавать хлеб по государственной цене. Торговля начиналась после шести часов утра и заканчивалась через 30 минут. Пока позволяла погода, мы с матерью ходили по два-три раза в неделю. Мама становилась в очередь после шести часов вечера и была уже в четвертом десятке. После десяти часов она возвращалась. А я успевала подготовить уроки и бежала стеречь очередь до утра. Утром мы получали две половинки черного наливного хлеба. Потом мама шла на работу, а я относила хлеб домой и бежала в школу.

От оккупации Обухов освободили 8 ноября 1943 года. Зимой возобновились занятия в школах. Мать где-то доставала большие листы паковочной бумаги. Из них я делала тетради. Покупала мне на базаре довоенные учебники, потому что других не было. А одевались мы в самые «модные» тогда наряды: юбочки и штанишки из солдатской плащ-палатки, пиджачки из какого-то казенного одеяла. Обувь, которую Бог послал, преимущественно на вырост.

Осенью 1947 года я пошла в седьмой класс. Был тот класс особенный — единственный на весь Обухов. Из всех четырех обуховских школ нас насобирали всего полтора десятка детей. Остальных голод разогнал. Одни сидели дома. Кое-кого отдали в детские дома. Мы у нашей мамы все трое ходили в школу!

Выглядела мама в той ситуации белой вороной. «Доброжелатели» насмехались над ней: нищета аж пищит, а она детей в науку пихает. Глупая женщина! Мать тяжело вздыхала и действовала по-своему. Помнила, как больно было ей, когда родители не пустили в школу, потому что считали, что это не женское дело. Читать научилась, наблюдая, как готовят уроки братья. А школьный порог переступила впервые, когда меня в школу повела. Не хотела, чтобы мы когда-то обижались на нее.

А еще помогала матери держаться ее мечта. Надеялась она, что живой наш отец. Мечтала: вернется домой ее любимый Петр и увидит, что его Анна сумела в этом пекле сохранить детей, обеспечить им образование и воспитать так, что не стыдно перед людьми.

Чтобы спасти детей и вывести в люди, мама бралась за любую работу. После войны удалось распрощаться с колхозом. Работала уборщицей и курьером. Некоторое время работала даже грузчиком в «Заготзерно». Но тяжелые мешки сбивали с ног хрупкую женщину. Пошла на более «легкую» работу — дорожным мастером.

Колхозницы немного завидовали матери, потому что она получала хоть и небольшой заработок, но деньгами. Они же копали лопатами закаменевшее поле, пахали с помощью коров, а иногда и сами впрягались в ярмо, и все это за «палочки».

На «легкой» работе и закончился земной путь нашей мамы. Упала она посреди поля. Проявилась язва желудка, которая мучила ее несколько лет и которую почему-то не смогли обнаружить обуховские врачи. На календаре был 1952 год.

Может ли кто-то подсчитать, сколько миллионов солдатских вдов полегло от непосильного груза, поднимая государство из руины, а своих обожженных войной птенцов — на крыло?! Подвиг их остался незамеченным. Легли они в землю измученные и неизвестные.

А мы все давно уже пенсионеры. Хорошо знаем, сколько стоит фунт сиротской беды, но память родителей не опозорили. Все мы ветераны труда. Брат имеет рабочую специальность и золотые руки. Сестра без отрыва от производства получила среднее и высшее образование. Я подготовила и защитила кандидатскую диссертацию. Каждый раз, когда едем поклониться маминой могиле, обязательно возлагаем цветы возле фамилии отца на обуховском мемориале. Безграничная благодарность наша и светлая память им обоим!