Толерантность как средство

Фигура великого польского педагога, гуманиста, писателя Януша Корчака (настоящее имя — Генрик Гольдшмит), к счастью, не принадлежит к тем, которые Украине нужно открывать «с нуля» (уже облегчение!). Многие сведения из этих «Сторінок біографії», однако, будут для украинского читателя новыми и познавательными, а еще особенно актуальными на фоне очередного усиления внимания к истории Центрально-Восточной Европы времен Второй мировой войны.

Еще одна вещь, благодаря которой переводная биография Корчака у нас очень актуальна, — украинские пробелы в этом жанре. Нам откровенно недостает биографических книг, особенно таких, которые написаны, с одной стороны, литературно, живо, сюжетно, а с другой — с апелляцией к документам, оснащенным солидной базой источников (исключения подобно книгам Михаила Слабошпицкого, к сожалению, немногочисленны), поэтому появление очередного подобного издания хотя бы теоретически может сработать и как пример для украинских авторов.

Книга состоит из сорока небольших разделов, библиографии и творчества Корчака, дополнения в виде исследования Мирона Петровского «Януш Корчак у Києві». Рассказ вполне логично развивается в исторической последовательности — от корней, семьи и до гибели героя. Первые разделы, именно те, где идет речь о происхождении Корчака, сосредоточены на одной из важных тем издания: проблеме еврейской идентичности в Польше в условиях борьбы за независимость и становление Второй Речи Посполитой (1918-1939). Откровенно говоря, проблема эта в Украине редко является предметом рефлексий. И такую изолированность трудно назвать разумной, потому что в настолько тонких и потенциально взрывных вопросах соседский опыт вряд ли бывает излишним. Йоанна Ольчак-Роникер предлагает взгляд на проблему с еврейской точки зрения, и делает это не путем риторической игры, а через откровенное декларирование своего подхода. Поэтому исследовательница (семья которой была в дружеских отношениях с писателем) демонстрирует тенденцию постепенного ухудшения отношения польской общественности к евреям. Если в отдельных случаях еврейское население с удовлетворением принимало участие в борьбе за независимость на равных с этническими поляками, совмещало иудейскую религию, еврейскую этническую самость с польской гражданской идентичностью, то со временем такой синтез все более усложнялся. Провокации, элементарные культурные недоразумения, левые симпатии заметной части евреев (или, например, «украинские симпатии» или подозрения в них, как в случае с погромами во Львове после отступления оттуда армии ЗУНР) — все это привело, наконец, к откровенно антисемитской настроенности большинства, к притеснениям в государственной политике и в ежедневной общественной практике. К услугам нацистских оккупантов была хорошая почва для использования поляков, как, кстати, и украинцев, в этнических преступлениях.

Впрочем, сам Януш Корчак, как это вытекает из книги «Сторінками біографії», не очень сильно интересовался политикой, словно автоматически верил в возможность гармоничного участия евреев в польской политической нации (хотя и думал о выезде в Палестину). Он больше занимался детьми и литературой.

В разделах, которые рассказывают о становлении Корчака, его молодости, в то же время интересно изображается предреволюционная варшавская литературная среда. Здесь, в частности, к сведению читателя пикантный момент, несколько неожиданный, учитывая распространенные идеализирванные, «иконографические» изображения Корчака, — хождения молодых литераторов по «социальному дну», по самым плохим пивным в компании проституток, люмпенов и другой достойной публики. Ольчак-Роникер пишет, что в этих компаниях Януш Корчак чаще всего был рядом с Людвиком Станиславом Лицинским. Это не очень известный сегодня (а у нас и вообще неизвестный) писатель, который фигурировал под псевдонимом Лициниуш (полонизированная форма имени одного из римских императоров, Лициния, приемного сына Диоклетиана, выходца из крестьян). Кое-кто даже обвинял Лицинского, что тот «портит» Корчака, привлекая его к атмосфере пьянства, разврата, преступлений и других элементов загулов, в которых левая богема искала единения с массами.

Бесспорно, немало внимания в книге уделено и собственно профессиональным, педагогическим размышлениям, исканиям, экспериментам Януша Корчака. Все они так или иначе нанизывались на ось идеи уважения к ребенку как отдельной личности со своим достоинством и правами. Корчак требовал от взрослых, прежде всего, уважать детей, хотя на практике ему чаще приходилось добывать для них элементарные средства и вещи для проживания. Один из важных элементов такого уважения — национальная терпимость. Чего только стоит, очевидно, написанное Корчаком обращение еврейских детей из приюта к своим польским ровесникам (а в действительности, конечно, прежде всего, к взрослым) с призывом прекратить задирать на улице сирот-евреев: «... Девочки не дерутся, а только зовут: «Жиденята — Мошки», — и это также неприятно. Поэтому мы очень просим детей рабочих, чтобы нас не трогали, потому что для нас это слезы, а для них — позор. Дети из Дома Сирот». Ответом стали нападки правых изданий на газету «W sloncu», которая это обращение опубликовала, что она распространяет большевистскую пропаганду и масонскую идеологию.

Не удивительно, что Корчак интересовался экспериментальными педагогическими концепциями своего времени. Скажем, так называемой «доктриной Абрамовского», художественно иллюстрированной в корчаковской книге «Банкротство маленького Джека». Условно говоря, суть ее здесь сводилась к самоуправлению в детском коллективе. Можно допустить, что Корчак здесь критикует и отбрасывает эту педагогическую доктрину, не дав ей хорошего финала в книге, но вместе с тем не стоит забывать и то, что приют, которым он сам руководил, работал, в известной мере, на похожих принципах, разве только менее «экономических». В нем был «парламент» и «суд», разные забавные «самоуправляемые праздники», специфическая горизонтальная система поощрений и наказаний и тому подобное.

Несколько иначе выглядит другое произведение, сказка Корчака «Король Матиуш Первый», где автор наделяет героя некоторыми автобиографическими чертами — мечтательностью, целеустремленным желанием улучшать мир и тому подобное — но он, король-альтруист, вопреки сказочным традициям, в борьбе за построение идеальной страны терпит полное поражение и оказывается на безлюдном острове. «Она стала новогодним подарком для маленьких читателей. Однако многие из них не могли сдержать слез». Что же, как видим, пессимизм и обреченность, наряду с мечтательным идеализмом, вообще были непременной составляющей корчаковского мировосприятия.

Тяжелее всего читаются, конечно, последние разделы книги. В них описывается агония варшавского гетто. Вместе с тем вся эта жуткая механика гибели тысяч людей познавательна — ведь в обобщенном, массовом восприятии массовые убийства времен Второй мировой слишком стереотипизированы и «бесплотны», а следовательно, и не очень глубоко осознаны. Януш Корчак в те дни пытался спасти своих маленьких воспитанников и от убийц, и от бедности. Создается даже впечатление, что он понемногу сходил с ума или умышленно так выглядел в надежде, что его где-то не тронут, а где-то дадут больше помощи для детей.